Как на Дерибасовской угол Ришельевской
Шрифт:
— Сделайте мне средний вид между солдатом-первогодкой и передовиком производства за два часа до вступления у партию, — скромно заказал сам себе тихий ужас на голове Акула.
Когда Рая Пожарник сдернула с него простынь, Акула открыл глаза и снова их закрыл: Его морда потеряла всякую наглость, потому что прямо из зеркала на него смотрела какая-то незнакомая, коротко стриженая, без баков, харя, которая так и просилась на рекламный плакат «Доблестный труд — любимой Родине!»
Балабол стал до того довольный своим новым причесом, что сунул в руки мастера целый четвертак со словами:
— Спасибо, мадам Шварцман. Сдачу можете оставить
Опытная мадам Пожарник сразу поняла, куда дунул ветерок удачи, и поэтому даже не попыталась отдать спасибо назад. Она молча смотрела на балабола и тот снова открыл рот.
— Мадам Пожарник, вы знаете знаменитого музыканта Лабудова?
— Ему бы лучше играть на кожаной флейте, — подтвердила догадку балабола Рая, — а с каких пор тебе интересуют стукачи?
— Мне бы просто хотелось знать, чего он боится еще больше, чем тех, кому грюкает.
— У меня такие расходы в последнее время, что даже ничего путного не лезет из мозгов, — огорченно призналась мадам Пожарник.
Акула вздохнул ей в такт и выразил свое соболезнование при помощи сторублевки.
— Кажется, начинаю что-то местами вспоминать за вашего приятеля, — оживилась Рая. — Но он до того интересный, что в голову лезет всякая мура.
— Сосредоточьтесь, мадам, — прошептал Акула, — потому что кроме еще одного стольника вам ничего не светит.
— Ну кто может взять лишнюю копейку с такого обходительного мальчика? — подвела итог переговоров мадам Пожарник и поведала балаболу страшную тайну о стукаче Лабудове.
А в это время флейтист уже ползал по своей коммунальной кухне, где под паутиной на потолке впритык друг к другу стояли три холодильника с висячими замками. Четвертый агрегат, принадлежавший самому Лабудову, нуждался в замке, как телеграфный столб в гинекологе. Потому что из всех видов продуктов в нем отлеживался пустой шкалик, который Лабудов собирался отнести в пункт стеклотары еще до того, как повстречался с Говнистым. У соседей Лабудова была хорошая привычка мгновенно залезать в комнаты, стоило только этому выдающемуся музыканту показать общему коридору свою персональную морду. Поэтому флейтист, ни разу не торопясь, достал из-за АГВ с собственноручно наклеенным предупреждением «Проверь тягу, сволочь!» огромную связку ключей и стал спокойно ковыряться в чужих замках, словно в собственной заднице. Но тут Лабудова постигло разочарование. Потому что замки открылись, а продуктов лежало, как сейчас на прилавках. Кто был в этом виноват, кроме стукача? Он же сам давно приучил соседей доверять свои замкам, как очередным обещаниям правительства. И теперь Лабудов размышлял: стоит ли кинуть ему прокисшую капусту Марии Ивановны в жидкий суп Николая Зигфридовича и добавить туда полузасохшей Наташкиной горчицы? Или смешать горчицу с капустой, а суп сожрать отдельно?
Когда его мысль заработала с наивысшей интенсивностью, в дверь раздался стук. Потому что звонок Лабудова скурвился еще в прошлом году, но вызвать мастера, содравшего в свое время с соседа два рубля за визит, музыканту не улыбалось, а самому подходить к проводке было страшно.
Лабудов с большой неохотой оторвал взгляд от кастрюли и, бросив в рот добрую жменю капусты, с сожалением пошкандыбал до дверей.
В коридор вошел человек в костюме с галстуком и до боли по всему телу знакомой прической. Сперва Лабудов решил, что кто-то в очередной раз хочет накостылять ему по рылу, но потом понял, что пронесет.
— Вы Лабудов? — спросил хозяина комнаты человек, после того, как грудью завел Лабудова на одиннадцать метров его полезной площади.
— Да, — напряженно ответил Лабудов. — Что вам надо?
— Спокойнее, Лабудов. Садитесь.
Лабудов упал на стул, подняв задом небольшой столбик пыли. Он с интересом смотрел на незнакомца и думал, кому бы настучать о нем после этого разговора.
— Капитан Орлов. Служба полковника Деева, — веско представился незнакомец.
Лабудов внутренне содрогнулся, стучать резко расхотелось. По городу давно ходили слухи о некой службе полковника Деева, которая тем и занята, что выявляет всякую срань в разных компетентных органах и не дает им брать в полную силу. Слухи были настолько дикими и неправдоподобными, что им все верили.
— Значит так, Лабудов. Мы навели о вас справки и поняли, что вы патриот. Настоящий советский человек. Родина ждет от вас многого. Согласны?
— Ага, — радостно закивал Лабудов, потому что его явно приглашали стучать в еще одно кодло.
— Значит так. Нам будет нужна ваша помощь. Хотя кое-что вы уже для нас сделали. Надеюсь, что информацию о братьях Николайченко…
И человек вопросительно посмотрел на музыканта.
— Так точно! — радостно ответил Лабудов, а потом испугался, может быть, все-таки не туда настучал. Но ведь он так и сознался Роману Борисовичу: кому-кому, а ментам доверять опасно. Потом Лабудов вспомнил, где он видел этого человека, и протянул:
— А вот… это… в больнице…
— Конспирация, — строго ответил капитан Орлов. — Требование инструкции номер двадцать восемь. О моем визите никто не должен знать. В противном случае, сами понимаете. Подпишите о неразглашении.
Лабудов привычно подмахнул стандартный лист.
— Кстати, у нас предусмотрено материальное вознаграждение, — заметил капитан, и Лабудов почувствовал, как от возбуждения пот начинает стекать с ладоней на пол.
Капитан достал из кармана ведомость и Лабудов отметил, что его фамилия значится в густом списке второй, что подтвердило важность выполняемой им в отличие от Одиссеева-Пенелопова под каким-то там номером тридцать.
— Однако для выполнения задания потребуется не только ваш проницательный ум, но и мужество, — подчеркнул Орлов.
Музыкант расправил хилые плечи и начал доказывать своим видом, что он готов к смертельной схватке с неведомым врагом.
— Поэтому вам предстоит заняться аутотренингом, чтоб вообще ничего не бояться, — доверительно, как родному, сообщил капитан, и развернул сверток.
Лабудов издал дикий вопль и упал вместе со стулом. Потом попытался скрыться под столом, но цепкая рука Орлова остановила его движение.
— Как видите, мы знаем о вас все. Так что вам придется перестать бояться этого, — сказал Орлов, размахивая дохлой крысой перед носом побелевшего, несмотря на фонари под глазами, Лабудова. — Поэтому вы будете по три часа в день смотреть на нее и говорить себе: «Я тебя не боюсь». Встать!
Лабудов вскочил на ноги и тут же снова сел на пол.
— Не могу! — с трудом выдавил он из себя, стараясь не смотреть на кошмар своей жизни.
— Этого требует от вас партия! — торжественно сказал капитан, бросая крысу на стол.