Как на Дерибасовской угол Ришельевской
Шрифт:
После того, как он отвесил Лабудову пару несильных затрещин, стукач замер на стуле, напряженно вглядываясь в крысу, не обращая внимания на ее запах.
— Говорите: «Я тебя не боюсь!»
— Я тебя не боюсь, — выдавил из себя стукач и добавил: — Страшно!
— А вы, как думали, легко? Повторяйте еще раз.
— Я тебя не боюсь! Я тебя не боюсь! — заорал с перепугу Лабудов.
— Хорошо! — одобрил Орлов. — И вот так еще два часа пятьдесят пять минут. Каждый день. Не вздумайте прекратить аутотренинг, мы узнаем обо всем! Можете не провожать! Кстати, ваш псевдоним будет Крыса.
— Я тебя не боюсь! — в очередной раз пробубнил Лабудов
— Это понятие не входит в персональный аутотренинг, — веско заметил Орлов.
Он не спеша закрыл за собой дверь и тут же приложил к ней ухо. Из-за двери периодически раздавались возгласы о том, что Лабудов не боится дохлой крысы.
Капитан Орлов почувствовал во рту неприятный привкус из-за поганых слов, которые пришлось произносить по долгу своей нелегкой службы.
А флейтист, время от времени бросая взгляд на часы, усердно орал «Я тебя не боюсь!» и одновременно содрогался от своей смелости. Он понимал, что служба полковника Деева — это даже не какое-то там КГБ, не говоря уже о милиции, которые не имели представления о лабудовских кошмарах.
Братья Николайченко сильно обрадовались подмоге, которую прислал им оставшийся один, как в поле воин, Панич. Потому что вместе с этим последним солдатом собирателя на их позицию притащились три бутылки водки. Но не успели братовья скомандовать Рембрандту, чтоб специалист сбегал в управление культуры за солеными огурцами, как на их голову свалились какие-то ребята. И они до того ловко уговорили очистить карманы этой веселой тройки, что Николайченки не успели даже гавкнуть за то, что является для них важнейшим из искусств. И хотя подкрепление Панича, упираясь мордой об асфальт, что-то вопило, из его карманов тоже вылетели какие-то железяки, способные помочь любому человеку преодолеть жизненные трудности. А когда братья Коля и Гриша мысленно обнялись перед смертью, они увидели машину с окном в клетку и поняли, как им крупно повезло. Потому что поздняковские ребята вряд ли прислали бы за Николайченками такую роскошь, а ограничились бы тем, что щекочет нервы перед смертью. Коля с Гришей даже повеселели, когда их кинули в «воронок».
Тем временем до Панича, вооруженного собственной глупостью и гитарой, прибегает специалист Рембрандт, гонит ему за налет на музей и в связи с этим требует себе академический или декретный отпуск. Панич даже не ободряет хранителя ценностей хорошим хугом справа, а начинает вместо него думать и терзать гитару. Но Рембрандту с каждой песней тошнит еще больше. Потому что, если братья Николайченко начнут тоже петь, то он не успеет защитить докторскую диссертацию. А ошалелый от проигранной войны Панич делает спокойный вид перед своим последним поклонником и продолжает раскрывать пасть, хотя таким голосом надо только исполнять в сортире арию «Занято».
Братья Николайченко уже давали чистосердечные показания, что отомстили сквалыге-директору за то, что он им сильно проиграл в буру, а отдавать не хотел. Правда, Коля сказал, что покойный продул десять кусков, а Гриша вспоминал насчет восьми, но не это же главное. Главное, что справедливость восторжествовала через два дня, когда братья синхронно вспомнили абсолютно точную сумму своего выигрыша — двадцать тысяч, что придало их показаниям полную правдивость с логическим выводом.
Гораздо больше повезло последнему солдату Панича, которому сказали писать явку с повинной насчет
Пока Панич сквозь свои песни выслушивал торопливые советы искусствоведа, что ему пора ныкать свою морду из города, Макинтош и Поздняков были уже в курсе почти всех событий. И Жора в гордом одиночестве встретился на хате без замка с балаболом Акулой. У Макинтоша уже не оставалось его гвардейцев, несмотря на то, что он объявил дополнительный набор по городу. Но ни один малохольный не рискнул больше влазить в это дело, потому что из всех жизненных благ добровольцы Макинтоша регулярно получали только вскрытие.
— Акула, — обратился к балаболу Макинтош с таким спокойным видом, будто за его спиной стоял полк солдат, — тебе надо кончить Панича.
— Мне надо, оно мне надо? Я буду кончать Панича, Макинтош, вы же умный человек, я курицу не смогу застрелить, не то, что этого урода, — заканючил перепуганный балабол. — Даже не уговаривайте меня за тридцать штук совершить такой подвиг.
— Такой подвиг сегодня стоит десять штук, — резко перебил Акулу Макинтош, чтобы он еще больше не ныдал за свои слабости, — но я предлагаю тебе половину от того, что Панич заныкал в музее.
— Макинтош, вы мене знаете. Разве я способный сделать человеку вид, когда его кишками интересуется медицинский институт? Перестаньте говорить такой ужас. Вот просто так, возьми и грохни самого Панича. Безо всяких гарантий, я промолчу за аванс…
Макинтош улыбнулся и достал из кармана то, ради чего только и жил балабол.
— Это аванс. И ты в доле от нычки Панича. Макинтош, если говорить как на духу или допросе, не собирался позволить Акуле даже понюхать панических богатств, потому что балабол знал столько, сколько уже может знать исключительно покойник. Вдобавок, из-за самоуверенности этого трепача затея с прикрытием бриллиантов сработала не хуже Продовольственной программы. Поэтому, как только Акула преподнесет Паничу последний сюрприз, его можно отправлять в командировку без суточных и проездных.
Но вслух свою программу Макинтош почему-то не высказал. И поэтому обнаглевший балабол стал выступать еще больше.
— Ой, не знаю, Макинтош, мне так страшно… И кредит портит отношения. Вот если бы вы намекнули на долю во всем деле, так я может быть и подумал бы, а так взять и убить человека, даже если он Панич, за нечего делать…
Макинтош устало кивнул головой и согласился:
— Ты будешь иметь долю.
И только тогда Акула догнал своим мозгом, что, с ходу согласившийся на такое безалаберное предложение, Макинтош так же собирается давать ему долю, как самолично приводить Панича до общего знаменателя его команды.
Тем не менее, балабол улыбнулся и заискивающим тоном промяукал:
— Вы хоть кого умеете уболтать, Макинтош.
Жора сделал вид облегчения на опухшем от бессонницы лице и начал детально излагать план действий. Правда, посещение лечебницы, где валялось 206 кило бананов, в него никак не входило. И, тем не менее, после того как Макинтош закрыл рот и дверь за собой, балабол погнал именно туда.
206 кило бананов не сильно удивился, когда узнал, что Макинтош делает еще один социальный заказ. Перед тем, как покинуть страдальца, Акула долго бубнил ему за игру «Черноморца», время от времени вставляя реплики насчет необузданного характера нападающего Панича.