Как обуздать олигархов
Шрифт:
Характерно, что против крепостников-олигархов активно выступили и некоторые российские либералы. Тогда это были деятели совершенно иного пошиба, чем нынешние симпатизанты НАТО и МВФ. К. Д. Кавелин, Б. Н. Чичерин, С. М. Соловьев (историк) считали, что реформы надо проводить очень медленно и осторожно, всячески поддерживая самодержавие, которое только и может выступать творческой силой на обозримую перспективу. Полемизируя с олигархией, Чичерин выступил с запиской «Об аристократии, в особенности русской». В ней он подверг резкой критике социальный эгоизм «крепостнической» верхушки. А ведь, казалось бы, как либерал он должен был сочувствовать идеям установления парламентской демократии по западному образцу. Большинство нынешних либералов согласились бы на такие образцы, не
А вот еще один пример — социальная политика Н. X. Бунге, длительное время бывшего министром финансов при Александре III. Сам Бунге придерживался либеральных взглядов, но считал необходимым создать в России мощную систему социальной защиты. По его инициативе была отменена подушная подать, что существенно облегчило положение крестьян. Он же выступал горячим поборником создания и развития фабричного законодательства. Принятый при Бунге закон 3 июня 1887 г. устанавливал правила найма и увольнения рабочих, определял условия оплаты труда. По закону запрещалась натуральная форма расчетов и устанавливался контроль над штрафами. Кроме того, была введена фабричная инспекция для надзора за исполнением фабричных законов.
Бунге ратовал за то, чтобы рабочие становились соучастниками в прибыли частных хозяев. Он писал: «Доля участия в прибылях составляет один из лучших способов если не упразднения социального вопроса, то, по крайней мере, для устранения из него всякой жгучести».
И самыми сильными оппонентами Бунге выступали вовсе не западники, но «реакционеры», объединенные в группу М. Н. Каткова — К. П. Победоносцева. Они же, кстати, выступали и против консервативно-революционных проектов таких неославянофилов, как Н. П. Игнатьев и Р. А. Фадеев. Последние выдвинули проект создания земской монархии, в которой самодержавие дополнялось бы представительной системой (Земский собор). Кстати, эта политическая программа великолепно дополняла социальную программу Бунге. Соединись они, и Россия наверняка избежала бы ужасов революции.
Но, увы, революцию во многом готовили сами же реакционеры. Так, один из участников группы Каткова — Победоносцева, И. П. Вышнеградский, сменивший Бунге в 1885 году, свернул все его социальные программы. Хотя самого Вышнеградского трудно отнести к адептам капитализации по-западному. Характерно такое его высказывание: «Лишь государственной власти надлежит распоряжаться экономическими судьбами государства».
Но уже в деятельности С. Ю. Витте капитализм проявляется в гораздо большей степени. Хотя этот реформатор тоже пытался соединить несоединимое — капитализм и сильное Русское государство. Весьма точную оценку этому его стремлению дают С. Валянский и Д. Калюжной в панорамной работе «Русские горки. Возвращение в начало»: «Для решения основной задачи — быстрого превращения России в индустриальную страну—…Витте предложил применить сразу все тактические средства и методы, известные тогдашней экономической науке: жесткую регламентацию „сверху“ и одновременно полную свободу частной инициативы; протекционизм (таможенное ограждение русской промышленности от иностранной конкуренции) и привлечение иностранных капиталов; поощрение русского экспорта — и накопление внутренних ресурсов с помощью казенной винной монополии и усиления косвенного налогообложения. Результатом стала первая русская революция 1905–1907 годов».
А ведь этот министр-реформатор начинал как славянофил и был выдвинут все той же самой охранительной группой Каткова — Победоносцева.
Закономерно возникает вопрос — почему многие маститые консерваторы оказались либералами — не в теории, но на практике? Здесь было бы не лишним вспомнить, что и Катков, и Победоносцев определенное время придерживались вполне либеральных взглядов, хотя и довольно умеренных. Потом они решительно порвали с любым либерализмом, превратившись в оплот охранительства. И, как это обычно бывает с неофитами, они бросились в крайность. Этой крайностью стала политическая реакция. Сфера политики, ближе всего находящаяся к государственной власти, показалась им самой важной, наиболее подвергающейся атакам разрушительных сил. Это было верным наблюдением, но все испортила крайность неофитов. Катков с Победоносцевым всемерно сосредоточили себя на политическом охранительстве, во многом упустив из виду необходимость социально-экономического консерватизма. Здесь они посчитали возможным провести серьезную либерализацию.
А умеренным либералам, которые не перебежали из лагеря в лагерь, неофитский пыл оказался ни к чему. Они рассуждали спокойно и здраво. И надо сказать, что позиция очень многих ранних либералов была весьма близка к традиционализму. Безусловно, ей был присущ ярко выраженный этатизм, который сочетался (как и у революционных консерваторов славянофильского типа) с требованиями сильного представительства и самоуправления.
Консервативный либерализм сохранился и в начале XX века. Например, Кавелин видел Россию будущего «мужицким царством», «необозримым морем оседлого, свободного, трудящегося благоустроенного крестьянства, с сильной центральной властью, обставленной высшей интеллигенцией». Характерно, что под свободой личности Кавелин понимал, прежде всего, нравственное усовершенствование человека.
М. М. Ковалевский, один из идеологов Партии демократических реформ и Партии прогрессистов, ратовал за надклассовую монархию, которая активно вмешивается в социально-экономическую жизнь страны. Государство, в его представлении, должно быть верховным посредником между классами, посредником, защищающим в первую очередь народные массы.
Ковалевский был горячим сторонником сохранения общинного землевладения. Причем главной функцией общины Ковалевский считал функцию воспитательную, способствующую укреплению народной солидарности. Ему было очевидным, что община сумеет «перейти к более интенсивной культуре и удовлетворять потребности не только местного потребления, но и экономического рынка». Именно общину Ковалевский видел в качестве основной мелкой земельной единицы.
Кроме того, этот либеральный мыслитель настаивал на том, что «прогресс промышленности может совершаться лишь рядом с прогрессом земледелия». И это положение очень сильно сближало его с правыми консерваторами.
Еще один либерал, один из основателей партии октябристов («Союз 17 октября»), Д. Н. Шипов (не путать с выше цитированным Н. Н. Шиповым) отрицал принципы народовластия, которое означает «переоценку значения личных и классовых интересов и тем неизбежно влечет людей на путь социальной и политической борьбы». Он считал необходимым сохранение самодержавия, но лишь при условии теснейшей нравственной связи между народом и властью. Как и славянофилы, историческим образцом такой связи Шипов считал Земские соборы Московской Руси, практику созыва которых он и хотел возродить — на новом уровне.
Очень близок к Шилову был либеральный мыслитель Г. Ф. Шершеневич, который считал, что власть монарха не должна быть ограничена писаной конституцией или парламентом. Государственный суверенитет рассматривался им как нечто незыблемое. Отсюда — невозможность «юридического ограничения верховной власти». Власть, по его глубочайшему убеждению, может быть ограничена лишь в нравственном смысле. Будучи сторонником конституционализма, Шершеневич рассматривал «конституционную систему» как «совокупность принципов, которых придерживается верховная власть, как руководящих начал, при осуществлении своей деятельности». И этот подход был гораздо ближе к славянофильству, чем к либерализму.
Государственная жизнь, по замыслу Шилова, должна быть вообще лишена элементов политической борьбы. Только тогда представительство сможет стать выразителем «соборной совести народа», а не враждующих политических партий, обуянных своими эгоистическими стремлениями.
П. Б. Струве, стоявший у истоков создания кадетской партии, выступал за сильную национальную государственность, предлагая синтез активного «империализма» («Великая Россия») и духовных основ русской жизни («Святая Русь»). Нацию Струве понимал, прежде всего, как духовную индивидуальность, считая необходимым соединять национализм и религиозную философию.