Как рушатся замки
Шрифт:
— Ну-ка остынь, – осадил он товарища. – Ты императорский страж или бандит какой? По закону служи.
— Нет у нас больше закона. Страны тоже нет, – с горечью отозвался тот, но послушался.
Катлер его не винил. Желание выместить зло вполне естественно. Происходящее явно не следовало воспринимать с восторгом: борьба развернулась между сорнийцами – погибали вчерашние друзья, раскалывались семьи, привычный мир рушился. Даже война, прокатившаяся по Тармандису огненным шаром, не шла в сравнение со стихийным бедствием, имя которому «Революция». Не существовало ничего страшнее внутреннего
В нынешних событиях ни правых, ни виноватых – правда у каждого своя. Через много лет их рассудит история, а в неё далеко не заглянешь.
Кое в чём Элерт всё-таки был уверен: его она назовёт идиотом. Что писалось красным цветом однажды превратится в потеху для поколений. Почему-то от этой мысли делалось легче.
Когда в обеденную залу открыли двери, он не сразу заметил Его Величество. Адоэль сидел за столом, низко склонившись над бокалом, и едва ли не сливался с серостью обстановки. Он осунулся, выглядел нездоровым и каким-то потерянным. В голову влезло ироничное: сейчас они сильнее всего походили друг на друга. Прямо насмешка судьбы.
— А-а-а, мой мальчик, – широко раскинув руки, поприветствовал император. – Я тебя заждался. Проходи. Я скучал по нашим беседам.
Элерт покорно опустился на указанное место. От Адоэля разило алкоголем.
— Ты разучился приветствовать своего господина?
Начинать разговор с провокации капитан не собирался, однако не удержался от соблазна:
— Устал коленями пыль протирать.
Через секунду челюсть сжали стальной хваткой. Он не вырывался. С момента появления в зале его переполняло странное спокойствие.
— Я смотрю, тюрьма тебя ничему не научила. Язык распустил. Что ж на допросах молчал, если вдруг болтливость пробудилась спустя пятнадцать лет?
— Не о том спрашивали.
Император снисходительно хмыкнул. Отпустил его. Вино в бокале доходило до краёв. По белой скатерти расплывалось пятно. Элерт перевёл взгляд на собственные руки, и в полумраке ему почудилось, что они вновь залиты красным.
— Выпей со мной.
Он не стал говорить о кандалах и искалеченных пальцах, которые почти не гнулись. Багряная жидкость разбрызгивалась по хрустальным стенкам, выплёскивалась на стол через ободок, стекала на пол.
На щёку легло холодное прикосновение. Кто-то незаметно проскользнул за спину: у ножек стула он разглядел босые бледные стопы.
— Ты жалеешь? – шёпотом поинтересовался любимый голос.
Сзади никого не оказалось.
— Боишься – отравлю? – сощурился император, пододвинув напиток ближе к Элерту.
— Я бы не расходовал на себя яд. Глупо как-то. Проблемы это не решит. Разве что для развлечения.
— Тогда пей. Скучно мне в одиночку.
Капитан с трудом взялся за чашу, поднёс к губам.
Сделал глоток.
Бокал выпал. Серебром брызнули осколки. Они захрустели под нетвёрдой поступью посторонней свидетельницы – той, кто точно не присутствовал на роковой встрече в переломную ночь.
— Я тебя не виню, – сказала она, обняв себя за обнажённые плечи. Затем сдавленно всхлипнула. – Больно очень. И холодно.
Дыхание сбилось. Он с усилием повернулся к самодержцу. Того, казалось, не волновало что-либо, кроме вина.
— У тебя поразительные глаза.
Туманный взгляд мазнул по его лицу – от подбородка до лба – и снова вернулся к раскачивавшейся в бокале жидкости.
— Они мне напоминают… Твои родители были из Шарно?
— Нет.
Меж бровей пролегла складка. Он будто и не слышал: суетливые мысли бродили далеко.
— Я любил девушку. В Шарно у всех кристаллы вместо радужки: прозрачно-голубые, хрупкие… до раздражения чистые.
Он потянулся к щеке Элерта и с отвратительной отеческой лаской повёл по ней ладонью. Капитан не отреагировал – от содрогания удержал прикушенный язык.
— Почему ты меня предал? Я принял тебя и воспитал как сына. Тебя – какого-то щенка из ниоткуда… Ты же захотел вцепиться мне в горло…
— Не преувеличивайте. Меня воспитали не вы, – возразил Элерт. – И верен я лишь народу Сорнии. Но что для вас люди? Фигурки на игральной доске.
— Фигурки… – повторил император. Морщины обозначились чётче: за месяцы, что они не виделись, Адоэль сильно постарел. – Неважный из меня игрок, да?
Катлер не ответил. Душевные метания самодержца волновали его в последнюю очередь. Какая уже разница – умелый ли, плохой? Результаты говорили за себя.
Собеседник выпил залпом и с размаху бросил бокал на пол.
— Правильно молчишь! – гаркнул он. – Без тебя знаю. На двух стульях не усидишь. Нельзя одновременно быть реформатором и закручивать гайки. Знати поклонился, подарил обществу парламент, союзникам в помощи не отказал… Первые обозлились за уступку второму, второму не хватило свободы, третьи бросили, когда война докатилась до наших границ. Где справедливость, Элерт? Чем я хуже предшественников? В неудачную эпоху трон занял? Или Всевышний меня за грехи наказывает?
— Не заслужили разве, Ваше Величество?
Реплика вырвалась бездумно, и жалеть о сказанном было поздно. Император уставился на него с болезненным пониманием. К их разговору не писали сценарий. Он не тёк по отработанной схеме. За закрытыми дверьми, под бесстрастным наблюдением луны, беседовали два человека. Без корон, без эполетов – сердце наизнанку. В заключительный раз.
Упрекать – лишнее. Элерт не держал на Адоэля обиды. Незачем. Прошлое принадлежало прошлому, и цепляться за него бессмысленно.
— Я боялся, что рано или поздно придётся расплатиться, – признался самодержец. – За Иветт. За наших с ней детей. Ты ведь пронюхал мою тайну? – Он не дожидался подтверждения, продолжив: – Я жену не любил. Вынужденный брак хуже проклятия, но кому какое дело до чувств, когда вмешивается политика? Родители обменялись рукопожатиями – мы попали в заложники. Представь союз: непримиримые юнцы со взрывными характерами – какая же от него польза? Иветт не умела промолчать, я не умел выслушать. Сперва мы едва могли дышать в присутствии друг друга. Потом пообвыклись. Она даже прекратила твердить о ненависти к «мышиному государству». – Он усмехнулся, потерев нос. – Пожалуй, Сорнию она презирала сильнее, чем меня.