Как стать оруженосцем
Шрифт:
Как ни сопротивлялись сэр Первый и сэр Второй этому приговору, ибо поиздержались сильно: один который год без урожая, у другого половина владений пеплом улетело, - а подчиниться пришлось. Бросили жребий, и первым выпало принимать противника сэру Второму.
Присутствие третьих лиц и поставленное условие заставили его приуныть, поскольку мешали покончить древний семейный спор обычным порядком, однако кто-то из слуг дал ему мудрый совет. Если нельзя превзойти хитростью, нужно действовать напролом. То есть, закатить такой пир, чтобы слава о нем осталась в веках, чтобы про любой другой пир, каковому надлежало состояться, говорили: "Разве ж это пиршество? Вот у сэра Второго..." Таким образом, его противнику не останется ничего, кроме как сгореть со стыда. Не все же на него пожары напускать...
Совет этот пришелся сэру Второму по душе, и он, собрав все остававшиеся средства, а также заложив кое-что из имущества
За неделю из месяца, отведенного до ответного пиршества, сэр Первый так ничего придумать и не смог, а потому, решив не дожидаться окончания срока, - уже хотя бы потому, что единственного слона в королевстве приобрел сэр Второй, а значит, переплюнуть его не было никакой возможности, - назначил на завтра аутодафе прямо во дворе своего замка. Поскольку денег не хватило даже на дрова, он решил торжественно сгореть со стыда, на что, как мы помним, и рассчитывал сэр Второй.
И вот, когда он, взгромоздившись на помост, покраснел настолько, что уже стал ощущаться запах горелого, и одежда на нем затлела, кто-то из старых слуг вдруг воскликнул: "Эврика!", что означает: "Спасен!", поскольку был филантропом и знал множество языков. В то же самое мгновение небо разразилось проливным дождем, и рыцарь, таким образом, был спасен дважды, поскольку слуга, как выяснилось, имел в виду не ливень, а добрый совет. Он предложил промокшему насквозь рыцарю пригласить на охоту других каких-нибудь рыцарей, состоянием равным ему, и на привале, так, между прочим, поведать им, что сэр Второй, в знак примирения, взял себе за обычай закатывать знатные пиршества. И посмотреть, что из этого получится.
Сэр Второй так и поступил, результатом чего явилось великое множество униженных и оскорбленных сэром Первым рыцарей, выстраивавшимся у ворот замка последнего в виду желания примирения...
– И что же?
– спросил сэр Ланселот, хотя угадать окончание этой истории было несложно.
– Они его съели. Или объели. Начисто. И сэр Первый был вынужден бежать под покровом ночи, переодевшись в платье Прекрасной дамы, куда-то на Восток, где поступил в пираты или стал благородным разбойником, - не помню. Кстати сказать, сэр Второй тоже не смог вполне воспользоваться достигнутым успехом. Он простудился, слег, его доспехи заржавели прежде, чем его смогли из них достать, так что остаток своей жизни он провел на ложе, в ожидании, пока милостивая природа естественным образом не избавит его от кокона, в который он угодил. Ну, то есть, пока ржавчина не съест доспехи совсем. Так и случилось, но сэр Второй достиг к тому времени преклонного возраста и наследников после себя не оставил...
Издательство "Наука" представлять не нужно. Прекрасные переводы, комментарии, оформление, подбор книг, - к одной из которых мы сейчас и обратимся. Издана она в 1988 году, ее автор - Йохан Хёйзинга, а называется она - "Осень Средневековья".
Прежде всего, о чем она?
"Книга нидерландского историка культуры Йохана Хейзинги, впервые вышедшая в свет в 1919 г., выдержала на родине уже более двух десятков изданий, была переведена на многие языки и стала выдающимся культурным явлением ХХ века. <...> "Осень Средневековья" рассматривает социокультурный феномен позднего Средневековья с подробной характеристикой придворного, рыцарского и церковного обихода, жизни всех слоев общества. Источниками послужили литературные и художественные произведения бургундских авторов XIV-XV вв., религиозные трактаты, фольклор и документы эпохи".
Но что кроется за приведенными выше строчками? Приводим фрагмент шестой главы, в которой, в том числе, говорится о рыцарских обетах.
"Можно назвать немало примеров, иллюстрирующих примитивный характер рыцарских обетов. Взять хотя бы стихи, описывающие "Обет цапли", дать который Робер Артуа вынудил короля Эдуарда III и английских дворян, поклявшихся в конце концов начать войну против Франции. Это рассказ не столь уж большой исторической ценности, но дух варварского неистовства, которым он дышит, прекрасно подходитдля того, чтобы познакомиться с сущностью рыцарского обета. Граф Солсбери во время пира сидит у ног своей дамы. Когда наступает его очередь дать обет, он просит ее коснуться пальцем его правого глаза. О, даже двумя, отвечает она и прижимает два своих пальца к правому глазу рыцаря. "Закрыт, краса моя? <...> -- "Да, уверяю Вас".
– - "Ну что ж, -- восклицает Солсбери, -- клянусь тогда всемогущим Господом и его сладчайшей Матерью, что отныне не открою его, каких бы мучений и болимне это ни стоило, пока не разожгу пожара во Франции, во вражеских землях, и не одержу победы над подданными короля Филиппа":
"Так по сему и быть. Все умолкают враз.
Вот девичьи персты освобождают глаз,
И то, что сомкнут он, всяк может зреть тотчас".
Фруассар знакомит нас с тем, как этот литературный мотив воплощался в реальности. Он рассказывает, что сам видел английских рыцарей, прикрывавших один глаз тряпицею во исполнение данного ими обета взирать на все лишь единственным оком, доколе не свершат они во Франции доблестных подвигов. <...>
Значение обета состояло, как правило, в том, чтобы, подвергая себя воздержанию, стимулировать тем самым скорейшее выполнение обещанного. В основном это были ограничения, касавшиеся принятия пищи. Первым, кого Филипп де Мезьер принял в свой орден Страстей Господних, был поляк, который в течение девяти лет ел и пил стоя. Бертран дю Геклен также скор на обеты такого рода. Когда некий английский воин вызывает его на поединок, Бертран объявляет, что встретится с ним лишь после того, как съест три миски винной похлебки во имя Пресвятой Троицы. А то еще он клянется не брать в рот мяса и не снимать платья, покуда не овладеет Монконтуром. Или даже вовсе не будет ничего есть до тех пор, пока не вступит в бой с англичанами.
Магическая основа такого поста, разумеется, уже не осознается дворянами XIV столетия. Для нас эта магическая подоплека предстает прежде всего в частом употреблении оков как знака обета. 1 января 1415 г. герцог Иоанн Бурбонский, "желая избежать праздности и помышляя стяжать добрую славу и милость той прекраснейшей, коей мы служим", вместе с шестнадцатью другими рыцарями и оруженосцами дает обет в течение двух лет каждое воскресенье носить на левой ноге цепи, подобные тем, которые надевают на пленников (рыцари -- золотые, оруженосцы -- серебряные), пока не отыщут они шестнадцати рыцарей, пожелающих сразиться с ними в пешем бою "до последнего". Жак де Лален встречает в 1445 г. в Антверпене сицилийского рыцаря Жана де Бонифаса, покинувшего арагонский двор в качестве "странствующего рыцаря, искателя приключений". На его левой ноге -- подвешенные на золотой цепи оковы, какие надевали рабам, -- "emprise" ["путы"] -- в знак того, что он желает сразиться с кем-либо. В романе о "Маленьком Жане из Сэнтре" рыцарь Луазланш носит по золотому кольцу на руке и ноге, каждое на золотой цепочке, покане встретит рыцаря, который "разрешит" его от emprise. Это так и называется -- "delivrer" ["снять путы"]; их касаются в рыцарских играх, их срывают, если речь идет о жизни и смерти. Уже Ла Кюрн де Сент-Пале отметил, что согласно Тациту, совершенно такое же употребление уз встречалось y Древних хаттов. Вериги, которые носили кающиеся грешники во время паломничества, а также кандалы, в которые заковывали себя благочестивые подвижники и аскеты, неотделимы от emprises средневековых рыцарей.
То, что нам являют знаменитые торжественные обеты XV в., в особенности такие, как Обеты фазана на празднестве при дворе Филиппа Доброго в Лилле в 1454 г. по случаю подготовки к крестовому походу, вряд ли есть что-либо иное, нежели пышная придворная форма. Нельзя, однако, сказать что внезапное желание дать обет в случае необходимости и при сильном душевном волнении утратило сколько-нибудь заметно свою прежнюю силу. Принесение обета имеет столь глубокие психологические корни, что становится независимым и от веры, и от культуры. И все же рыцарский обет как некая культурная форма, как некий обычай, как возвышенное украшение жизни переживает в условиях хвастливой чрезмерности бургундского двора свою последнюю фазу.
Ритуал этот, вне всякого сомнения, весьма древний. Обет приносят во время пира, клянутся птицей, которую подают к столу и затем съедают. У норманнов -- это круговая чаша, с принесением обетов во время жертвенной трапезы, праздничного пира и тризны; в одном случае все притрагиваются к кабану, которого сначала доставляют живьем, а затем уже подают к столу. В бургундское время эта форма также присутствует: живой фазан на знаменитом пиршестве в Лилле. Обеты приносят Господу и Деве Марии, дамам и дичи. По-видимому, мы смело можем предположить, что божество здесь вовсе не является первоначальным адресатом обетов: и действительно, зачастую обеты дают только дамами птице. В налагаемых на себя воздержаниях не слишком много разнообразия. Чаще всего дело касается еды или сна. Вот рыцарь, который не будет ложиться в постель по субботам -- до тех пор, пока не сразит сарацина, а также не останется в одном и том же городе более пятнадцати дней кряду. Другой по пятницам не будет задавать корм своему коню, пока не дотронется до знамени Великого Турки. Еще один добавляет аскезу к аскезе: никогда не наденет он панциря, не станет пить вина по субботам, не ляжет в постель, не сядет за стол и будет носить власяницу. При этом тщательно описывается способ, каким образом будет совершен обещанный подвиг.