Как стать писателем (2-е изд.)
Шрифт:
Так что из великого наследия даже древнейшей литературы кое-что остается и для нас, но это «кое-что» вовсе не язык, а темы, идеи, образы.
Как-то одна ученая дура, думая меня уесть, ехидно заметила, что в романах Никитина нет прилагательных, а только существительные да причастия. Не поддавайтесь ученым крысам от филологии, ибо прилагательные чаще всего просто подставляют автора.
Вот у него, классика, фраза: «Он поцеловал ее красивую изящную руку». Сразу же напрашивается справедливый
Ладно, сейчас начну шарить по библиотечке, вот уже с именами:
Бунин. Рассказ «Руся».
«Кроме того, она была художница, училась в Строгановском училище живописи. Да она и сама была живописна, даже иконописна».
«– Да ничем. Уехал, и делу конец.
– Почему же ты не женился на ней?»
Понятно, что если убрать «же ты» и «на ней», то фраза прозвучит куда ярче, выпуклее и сжатее. Такие слова-сорняки мы рассыпаем всюду, их рассыпают все, даже классики, но отличие классиков от основной массы пишущих в том, что такие слова все же отлавливали и дэлэйтили. И хотя у Бунина этого добра хватает, но у современного среднего автора в сто раз больше :-)
Вот с какой фразы начинается рассказ Бунина «Зойка и Валерия»:
«Зимой Левицкий проводил все свое свободное время в московской квартире Данилевских, летом стал приезжать к ним на дачу в сосновых лесах по Казанской дороге».
Не говоря о том, что вся фраза попросту журналистская, в ней одна информация, но нет картинки, вы сразу замечаете непростительный сорняк: «свое». А чье же еще, возникает вопрос. Остановившись, взгляд замечает и второе лишнее словцо: «все». Да еще стоит рядышком. Выбросите их оба, прочтите. Что-то потерялось?
Смотрим дальше: «строго смотрела в свой дневник и одним назначала день и час будущего приема, а других вводила в высокие двери приемной, и там они долго ждали вызова».
Здесь опять сорнячки «свой» и «они». Уберите их и прочтите снова. Исказился ли смысл? Нужны ли эти уточнения, что она смотрела не в чужой дневник, а именно в свой, а в высокой приемной ждали вызова именно они, а не кто-то еще?
Им, классикам, было еще «можно», однако они уже правили, чистили, выгранивали, подготавливая новую ступеньку, а то и этаж в прекрасном здании литературы.
Вот самый знаменитый рассказ Бунина «Темные аллеи», что дал название лучшему сборнику его рассказов: «Приезжий сбросил на лавку шинель и оказался еще стройнее в одном мундире и в сапогах, потом снял перчатки и картуз и с усталым видом провел бледной худой рукой по голове – седые волосы его с начесами на висках…»
Ну, уточнение, что приезжий оказался в одном мундире и в сапогах, навевает на игривые мысли, а где же забыл штаны, но кроме того, если быть точным, здесь прилагательные как раз оказывают медвежью услугу. Если уж смотреть с позиций современного автора, то Бунин «бледной худой рукой» сообщил, что у приезжего
Кстати, убирайте и такие сорняки, как «потом» и «его». Без них текст все-таки яснее, чище, опрятнее.
И, конечно, фраза безобразна гусеничностью. Сейчас в хорошем издательстве сразу в шею автора, который дает подряд столько глаголов: «сбросил, оказался, снял, провел…» Это даже ниже уровня успевающего школьника. Современные требования не такие уж и строгие, но все-таки даже средний автор знает о третьей точке (не пятой). Т.е. если, к примеру, вместо слов: «и с усталым видом провел бледной худой рукой по голове» это же самое сказать не линейно, а, к примеру, «рука его (!) поднялась к голове, бледная худая ладонь пригладила волосы», то вся фраза станет намного более объемной.
Это, знаете ли, аксиомы. Но известно и то, что во времена Бунина мировой рекорд по поднятию тяжестей был на том уровне, что сейчас повторяют школьники-старшеклассники. Так что вам писать надо получше Бунина. Бунину можно было писать так т о г д а, а сейчас бы уже нещадно правили. А то и вовсе не приняли бы такие тексты.
Фразы-гусеницы – вторая чума молодого писателя после слов-сорняков. Избавляться от них труднее, потому что надо не просто выпалывать, а исправлять.
К счастью, это нетрудно.
Пишу и вижу, как эстеты морщат нос, это напоминает эпизод, когда на концерте муж, глядя на выступающую молодую певицу, говорит с восторгом: «Какая у нее колоратура!», а жена: «Бесстыжий! Лучше слушай, как она поет!»
В этой книге говорю о кухне писательства, а те, кто не желает видеть кухню, возмущаются тем, что препарирую высокое и красивое, алгеброй гармонию… Если это исходит от читателей, то по-своему правы: за столом не говорят о кухне, что, понятно, может отбить аппетит, на столе все должно смотреться красиво.
Однако те, кто учится готовить, кто хотел бы постичь тайны мастерства приготовления очень вкусных вещей, должен заранее смириться, что будет видеть не только прекрасно зажаренного гуся, уже с коричневой хрустящей корочкой, исходящего умопомрачительным запахом, начиненного разваренной и поджаренной гречневой кашей, яблоками, обложенного обжаренными перепелками, но и тушку только что зарезанной птицы, в мокрых окровавленных перьях, обосравшуюся в жуткую минуту, когда ее ножом по горлу, и что нужно будет ее ошпаривать, удалять перья и т.д.
Неважно, что видите и кухню тоже, зато читателю подаете уже готовое блюдо. От вас зависит, насколько оно ему покажется удачным.
Итак, подведем итог. Один из первых вопросов, на которые должен ответить себе автор, прежде чем начинать писать: а зачем? Не в житейском смысле. Здесь все понятно: чтоб бабок побольше, а потом вина, баб-с и жену соседа. А в, так сказать, более высоком. Что хотите сказать этим рассказом или романом?