Как убить рок-звезду
Шрифт:
Лоринг пару минут раздумывал о том. не купить ли ей цветочный магазин.
– Винкл оплатил все расходы на поминки. – сказала она во время следующей рекламной паузы. – Он разослал всем приглашения, как будто это новогодний бал иди один из его ужасных пикников в День труда.
Прошло еще несколько минут. Элиза прислонилась к груди Лоринга.
– Знаешь, что самое ужасное? Винкл сказал Майклу, что собирается выпустить альбом в продажу. Тот самый альбом, который два месяца назад он считал коммерчески непригодным. А после смерти Пола он вдруг решил, что это шедевр. И сейчас он будет торговать смертью, как товаром.
Она ушла на кухню и вернулась со стаканом воды, который поставила перед Лорингом, как будто он просил ее об этом.
– Могу поспорить, что он рад смерти Пола. Он наверняка долго аплодировал, когда услышал о ней.
Лоринг не был уверен, обращается ли она к нему, или просто говорит, чтобы слышать свой голос. По тому, как дрожали ее плечи, он понимал, что она опять борется со слезами,
– Лоринг, – спросила она все тем же безучастным голосом, – почему ты здесь? – На экране главная героиня учила инопланетянина обращаться с ножом и вилкой. – Тогда, на дне рождения твоего отца, мне показалось, что ты никогда больше не захочешь меня видеть.
– Я здесь потому, что я останусь твоим другом, что бы ни случилось между нами. Я не хочу, чтобы ты была одна сейчас.
– А ты чувствуешь себя виноватым?
Пока она не спросила об этом, Лорингу не приходило в голову, что он может иметь какое-то отношение к решению Пола броситься с моста.
– Его никто не толкал. Он прыгнул сам. Ты должна помнить об этом.
Инопланетянин стрелял в кассиршу из лучевой пушки. При этом пушка производила такие же звуки, как игрушечные ружья Шина и Уолкера: «Пфью, пфью, пфью».
– Я пыталась поговорить с ним в ту ночь, но он не позволил мне, – прошептала она. – Потом я уснула… Я думала, что еще будет время… Я, правда, думала…
Как и мы все, хотелось сказать Лорингу.
– Почему ты даже не спрашиваешь меня о том, что было той ночью?
– О чем спрашивать? Спала ли ты с ним? Я совсем не хочу об этом знать. И потом, какая теперь разница?
Элиза положила руку ему на щеку, но это было слишком для него. Он отодвинулся.
– Лоринг, мы с тобой… Мы уже никогда не сможем быть вместе. Ты ведь и сам это знаешь, да?
Странно, что это было первое, о чем он подумал, когда Майкл позвонил ему утром и сказал, что Пол покончил с собой. Хотя накануне вечером он сам порвал с Элизой, он сделал это под влиянием момента, и у него оставалась маленькая надежда на то, что утром она проснется, поймет, как сильно он любит ее и вернется. Но после звонка Майкла онточно знал, что потерял ее навсегда.
Он заметил, что главную героиню – ту самую, которая учила пришельца обращаться с приборами, играет актриса, пригласившая его как-то на свидание по электронной почте. «Я думаю, что вы очень привлекательны, – писала она. – Мы могли бы встретиться и поболтать где-нибудь».
Он не ответил, и на каком-то голливудском шоу она пришла к нему за кулисы. Она оказалась пустой и болтливой, и он сплавил ее Табу.
– У меня руки в крови, – сказала Элиза, разглядывая свои ладони, как будто на них действительно что-то было. – Я могу сколько угодно обвинять Винкла и Фельдмана, но на самом деле во всем виновата я.
Лоринг взял ее за подбородок и посмотрел в глаза. На них были слезы, а под ними они горели так, что у него заболело сердце.
– Послушай, у него внутри бушевали такие силы, что никакая любовь и никакая помощь не смогли бы его спасти. Ты была с ним. Ты сама это знаешь.
– Я ничего не знаю кроме того, что страх и отчаяние заставляют людей делать самые большие глупости.
Она промокнула глаза узким концом его галстука и продолжала плакать, уткнувшись ему в грудь. Лоринг подумал, что никогда больше он не будет так близок к ней. И он знал, что она тоже это знает. Что сегодня, после того как зайдет солнце, они попрощаются, он выйдет в дверь, поймает такси и доедет до угла Семьдесят седьмой и Западной Центрального парка и никогда больше сюда не вернется. А она никогда не попросит его вернуться.
В конце фильма пришелец и девушка были совершенно влюблены друг в друга. В последней сцене они садились в стандартный межпланетный корабль, похожий на тарелку.
– Куда мы летим? – спрашивала девушка своего коричневого инопланетного принца.
– Домой, – отвечал он компьютерным голосом.
– А где наш дом?
Далее следовала самая трогательная сцена фильма: пришелец показывал девушке подушку, которую он стащил в отделе сувениров и на которой было вышито: «Дом там, где твое сердце».
Элиза не тронулась с места, даже когда на экране появились титры.
Даже когда фильм совсем кончился, и Лоринг выключил телевизор.
Сразу хочу сказать: я пришел к Элизе совсем не потому, что хотел затащить ее в постель. Я пришел потому, что одна из главных потребностей человека – рассказать другому о том, как ты на самом деле к нему относишься, особенно если ты уверен, что больше никогда не увидишь этого другого.
Из-за этой потребности я и оказался на крыльце у Майкла. Потому что мои последние слова, обращенные к ней, были неправдой, и я не хотел уйти из ее жизни, не сказав ей об этом.
А правда то, что никогда, ни одну, черт подери, секунду, даже когда застал ее в объятиях Лоринга, я не жалел о том, что встретил ее.
Я стал лучше потому, что знал ее.
Я, черт подери, ее любил.
Нет, и это еще не все. Я не только ее любил, но я точно знаю, что никогда никого не любил кроме нее.
Блин. Я, наверное, ничего этого ей не сказал. Я
Встать с постели, одеться и уйти от нее в ту ночь было самым трудным поступком в моей жизни. Знаешь, что помогло мне совершить его? Я вспомнил слова, которые она сказала мне однажды после концерта в «Кольцах Сатурна». Тогда мы вместе с Майклом и Верой зашли к Кацу, чтобы перекусить. На столе кто-то оставил коробку цветных карандашей. Элиза выбрала темно-фиолетовый и долго рисовала что-то на обороте меню. Я заглянул ей через плечо. Она чертила буквы «В», и «Р», и «Т», и другие, и разные их комбинации по горизонтали и вертикали, а потом крупно написала «врать» и «верить» и показала мне. «Видишь, как они похожи? – спросила она. – Почти одни и те же буквы. Это потому, что в каждой вере всегда есть вранье». Я тогда сказал ей, что это самые плохие слова, которые я от нее слышал, а потом вспомнил о них, когда застал ее целующей Лоринга.
Это и помогло мне уйти той ночью. Я просто напомнил себе, что она лгунья и предательница и что своим враньем она за одну секунду разрушила всю мою веру, встал с кровати, оделся и вышел. Нет, не так. Я еще немного постоял в дверях, глядя на очертание ее тела под простыней, стараясь запомнить его как можно лучше, чтобы потом использовать в своих мечтах. И у меня получилось. Сейчас мне не надо даже закрывать глаза, чтобы увидеть ее. Просто моргнуть несколько раз и настроить фокус.
Хочу еще рассказать тебе о поминках.
Знаю-знаю. Глупо было являться в «Кольца Сатурна». Какой-то идиотский нарциссизм. Но, честно говоря, кто бы удержался, если бы представилась такая возможность? А потом, я был очень осторожен. Я пришел уже ближе к концу, когда все смотрели только на сцену, и уверен, что никто не мог меня узнать. Черт побери, я сам себя не узнаю, когда вижу в зеркале. Все дело в волосах. Прическа делает человека. Но знаешь, Силум все время оглядывался по сторонам. Он, похоже, нервничал, и я подумал, что он чувствует мое присутствие. Но потом решил, что ошибся. Он слишком приземленный для этого. Наверное, он просто никак не мог привыкнуть к абсурдности ситуации.
Я скажу тебе, кто действительно достал меня. Это Анджело. Он совсем не казался опечаленным, и все пять минут, которые я был там, бессовестно флиртовал с какой-то телкой у бара. Я был мертв, а этот козел мог думать только об очередном перепихоне. Зато реакция Берка утешила меня. Он рыдал, как ребенок, а Квинни была мрачной и насупленной и все время раскачивалась на каблуках, как будто собиралась атаковать кого-то. Думаю, что меня. И наверняка она придумывала новое мороженое, в которое сможет вложить весь свой гнев: «Шоколадное дерьмо имени Хадсона», или «Мозги всмятку», или «Кошмар Бруклинского моста», или что-нибудь в этом роде.
Самым приятным сюрпризом было присутствие Дуга. Я чуть не умер заново, когда увидел его.
Элизы нигде не было.
Но больше всего меня удивили фанаты. Они установили алтарь у входа в клуб, окружили его цветами и свечками, говорили обо мне, пели мои песни и разбирали их. Какой-то парнишка даже держал плакат, на котором было написано, что я изменил его жизнь.
Понимаешь, что это значит? Что есть еще люди, для которых музыка – это не просто звуки, под которые можно танцевать.
Я рад, что видел все это.
Я ведь слежу за новостями и целыми днями торчу в Интернете, потому что кроме этого мне нечем заняться до января.
Помимо кучки упомянутых фанатов, публика уже почти не помнит обо мне. И правильно делает. Я и не ожидал, что мой портрет украсит обложку «Тайме». Сейчас все заняты каким-то психом, пытавшимся убить своего отца. Меня больше нет, я забыт.
Одно существенное преимущество раннего ухода: я уже никогда не буду настолько популярным, чтобы стать героем передачи «За кулисами музыки».
Господи, мне все еще не верится, что я действительно сделал это.
Первый раз, когда я об этом подумал – в тот день, когда я сидел на скамейке у дома Лоринга – идея показалась такой сумасшедшей и невозможной, что я отмахнулся от нее. Я решил, что у меня никогда не хватит духа это сделать. А если и хватит, я все равно отнес ее в раздел «футуристически-несбыточных». Это как будто тебе десять лет и кто-то говорит, что когда-нибудь тебе будет тридцать. Или когда подростком ты узнаешь, что есть такая штука, которая называется минет, но ты не можешь поверить, что какая-нибудь девочка когда-нибудь согласится взять это в рот.
Тогда, на скамейке идея находилась еще в футуристически-несбыточной стадии. В стадии вынашивания, очень далекой от реализации.
И посмотри на меня сейчас.
Надо идти, а то настроение становится каким-то депрессивным.
В следующий раз напомни, что надо обсудить вопрос о теле.
Никакого, черт подери, тела не планировалось.
Все.
Иисус ждал меня, раскинув руки. Он был все там же, на стене, где я оставила его. Но он больше не казался сексуальным. Он был измученным и промокшим. Он был таким, будто покинул свой дом на кресте, добрался до Бруклинского моста и бросился в воду, окунулся в тину, а потом забрался обратно, вставил на место гвозди и опять застыл в позе вечной муки.
Я не согласна с тем, что сказал Пол в той песне. Иисус был трусом. Он выбрал самый легкий выход. Сдался. Уступил. Отказался.