Как убить рок-звезду
Шрифт:
Я сидела в середине второго ряда и все время хотела поймать его взгляд. Я почему-то была уверена, что он точно знает, где я, но он ни разу не посмотрел в мою сторону.
Он закончил песню и долго молча стоял, потом снял гитару и сел к роялю.
Еще одна новость. Я никогда не видела, чтобы он играл на фортепьяно на сцене.
– Следующую песню я записал примерно месяц назад, – сказал он. – Она должна была стать заглавным треком нашего нового альбома. Я назвал ее «Спаси Спасителя», и она довольно длинная, поэтому не стесняйтесь – можете сходить выпить чего-нибудь, или в туалет, или еще чего, пока я пою.
Я боялась слушать ее, но не могла заставить
Мелодия была сентиментальной и горькой, похожая на ультрасовременную версию одной из баллад Элтона Джона и Берни Топина с альбома «Captain Fantastic and the Brown Dirt Cowboy». Но голос и страсть могли принадлежать только Полу, и он пел ее, будто выталкивал из себя сгусток крови и боли и, оставшись без сил, признавал свое поражение.
Надо отдать ему должное — Он донес свой крест до горы. И далее втащил на вершину. Иисус был сильнее меня. Но и он умолял отца, который его оставил. Чтоб тот отпустил его душу. И все это ради чего? Люди сбиваются в толпы И делают вид, что помнят О нем, но последним всегда Смеется тот, кто не верит. Почем отпущенье грехов, светлый ангел? Спасите Спасителя, плачет она. Но, опустив подбородок и к небу подняв глаза. Оставляет меня одного Умирать. Нет, ты не Иуда, детка. Просто все оказалось сложней. Чем мы мечтали когда-то. Победа не для урода. И даже любовь не может Стереть твой шрам на запястье Или на шее той жертвы. Что я принес к алтарю. Конечно, я помню те ночи: Мне было тепло с тобою, И я не хотел прощаться, Когда уходил по утрам. Но сейчас я прошу об одном: Господь, прими мою душу! Судьба всех цветов на земле — Вянуть с течением дней.Никто не двигался. Семь минут и двадцать две секунды все сердца были обнажены и раскрыты для Пола.
Он поднялся, и зал поднялся вместе с ним, бешено аплодируя. Даже Дуг встал и хлопал, подняв руки над головой.
А я уже бежала по проходу, надеясь найти Пола, пока он не скроется в одной из гримерок. У входа за кулисы меня остановил охранник, и я потеряла минуту, роясь в сумке в поисках пропуска. Когда я наконец нашла его, охранник заставил меня прикрепить его на грудь и только после этого разрешил войти.
Я бежала по коридору, читая бумажки с именами, прикрепленные к дверям, но остановилась, почувствовав чью-то руку на своем локте.
– Нам надо поговорить, – сказал Лоринг.
– Через пять минут.
– Сейчас. – Он затащил меня в пустую туалетную комнату и захлопнул дверь. – Ты меня даже не видела, так?
Я оглянулась на дверь, и
– Я стоял слева, у самой сцены, в сорока футах от тебя. В какой-то момент ты смотрела прямо на меня, но не видела.
Я вспомнила Филиппа Оксфорда. Как он держался за ручку аварийного выхода, чтобы выскочить из горящего самолета, как только тот остановится. Я осторожно просунула руку за спину и попыталась нащупать ручку. Она была слишком далеко.
– Я больше не могу, – сказал Лоринг. – Я не могу больше притворяться, что когда-нибудь ты посмотришь на меня так же, как смотришь на него.
Я закрыла лицо руками и потрясла головой. Я ненавидела себя. Даже когда я пыталась перерезать вены, я ненавидела себя не так сильно. Для ненависти было три причины: первая – это то, что я сделала с Полом, вторая – то, что я делаю с Лорингом, и третья – то, что я так невозможно ошиблась во всем.
Все неправильные решения, принятые мной, как сирены визжали у меня в мозгу.
– Элиза, скажи что-нибудь.
Я знала, что он хочет услышать, но я тоже не могла больше притворяться.
– __Я говорила тебе, что ничего не получится. Я говорила, что не смогу дать тебе то, что тебе надо.
Лоринг яростно ударил кулаком по двери одной из кабинок, и она еще целых десять секунд крутилась на петлях.
Я смотрела на его ноги и пыталась вспомнить, на какой из них родинка.
– Я сдаюсь. Я не могу больше, – сказал он.
Я оглянулась вокруг, воспринимая все окружающее с необычной четкостью: запах мочи, яркий свет флуоресцентных ламп, придающий мертвенную бледность сияющей коже Лоринга, оглушительный грохот капель, падающих из крана в белую раковину.
Вот что значит быть в середине любви, подумала я. Быть в середине любви – это то же самое, что быть в середине войны.
Я стояла и прикидывала, когда мне можно будет убежать, разыскать Пола и рассказать ему всю правду.
Еще двадцать секунд, решила я и начала считать. Девятнадцать Миссисипи, восемнадцать Миссисипи, семнадцать…
Дверь за моей спиной распахнулась.
– Какая встреча, – сказал Лоринг.
Я видела не Пола, а его отражение в зеркале. Он все еще не снял дурацкую оранжевую шляпу, а через плечо у него висел рюкзак.
– А черт! – сказал Пол так, будто попал в специально расставленную нами ловушку.
Лоринг, не отрываясь, смотрел, как он подходит к раковине.
– Послушай, приятель, что ты так уставился на меня? Ты ее хотел – ты ее получил. Теперь разбирайся с ней сам. А я просто пришел помыть руки.
Пол открыл кран, и грохот капель прервался. Лоринг выругался, глядя ему в спину, и вышел.
– Похоже, он чем-то расстроен, – сказал Пол. – Он что, застал тебя с Эдди Веддером или еще с кем?
Я пыталась заглянуть ему в глаза, но он отказался играть в эту игру. Казалось, он решил всеми силами избегать моего взгляда. Я молча наблюдала, как вода бежит по его пальцам, как он намыливает руки розовой жидкостью и как смывает пену с ладоней. Потом он закрыл кран так плотно, что в комнате стало тихо, как в гробу.
– Подожди, – сказала я, когда он пошел к двери. Он раздумывал секунду, потом повернулся лицом ко мне.
– Мне надо идти, – сказал он, поправляя падающий с плеча рюкзак.
– Может, попробуем найти какое-нибудь место и поговорим сначала? – спросила я почти шепотом.
– Поговорим? Хочешь поговорить?
– Я сейчас иду к Майклу. Я буду жить у них два дня и следить за собакой. Может, зайдешь, если у тебя будет время?
– У меня не будет времени.