Как воспитать ниндзю
Шрифт:
Зато отец вел себя по-прежнему плохо. Он не признавал меня дочерью.
– А может я действительно подкидыш и ублюдок, бедная воспитанница и приживалка-экономка? – с тоской подумала я, глядя на графа. – И меня держали здесь из сострадания? И из могучего сострадания ко мне и любви к своему отцу граф наступил на горло собственным предрассудкам и скрывал свои добрые английские убеждения? Может, он всегда таким был – непоколебимым англичанином в основе, который убежден, что незаконнорожденные – люди второго сорта и не имеют права на уважение общества, и не могут даже быть в этом обществе? И он заранее готовил меня не к семье, а к роли экономки и бесплатной служанки?
Сердце болело.
Я отвернулась.
А может действительно – я ублюдок, никто, вечная служанка? Реветь хотелось ужасно.
И теперь, когда граф в отставке, мы ему и не нужны, пора указать каждому его место, как требует его английская суть... Он всегда таким был – накачивала я себя, – воспитание обычного доброго англичанина-вурдалака никуда не девается. Эти «добрые» люди на самом деле состоят из самых сатанинских предрассудков и даже не замечают этого, подавая грошик служанке или этому несчастному плебсу... Ах-ах, какой мезальянс! Ты представляешь, она вышла замуж за бывшего купца! За художника! А то, что эта дурочка за всю жизнь не сделала ничего своими руками, ничего полезного, глупа как пробка, пуста как проститутка, то это ничего не значит. Значение имеет только абсолютно не имеющее никакого реального значения происхождение от древнего местного бандита или шестерки, дворового, прихлебателя какого-нибудь самоуверенного авторитета, уверенного, что из-за его солдат ему дана власть. Король!
Я, оказывается, все время была воспитанницей и служанкой, а не дочерью! Просто прелестное открытие в конце жизни.
Настроение, сами понимаете, было каким. Когда тебя не признают дочерью, а совесть не позволяет выкинуть брата и отца за борт элементарным толчком, то на душе глухо, как в душном колодце.
И я, предполагается, должна была к этому привыкнуть. И с этим смириться.
Наверное, они меня с кем-то спутали, – лихорадочно думала я, фантазируя уже совсем по-детски, а это пока еще не раскрылось. Разве кто мог всерьез подумать, что я смирюсь с ролью служанки и экономки? Где-то, наверное, есть такая же девочка, похожая на меня, которая смирится с ролью служанки. Недаром меня всё с кем-то путают... Неужели кто-то даже мог подумать, что я могу смириться и покорно служить аристократам по рождению, якобы добровольно быть человеком второго сорта? Возмутительное легкомыслие. Впрочем, я не считала аристократов людьми первого сорта и вовсе не хотела ими быть, просто возмутительное пожизненное положение и жесткая схема, в которую я якобы была помещена, как в установившуюся навсегда систему отношений, требовали от меня действия.
А может я глава заговора, призванного смыть этот позор с лица земли, но все забыла? – вдруг напряженно подумала я. – Недаром, мысли, как его организовать приходят и складываются так легко, мало ли я этих ханов сменила? Просто потеряла себе память, а они меня ждут там, что я его возглавлю, и в Англии не станет дураков?
– О чем думает Лу!? – напряженно спросила мама.
– О заговоре... – меланхолично ответил индеец.
Мама облегченно вздохнула.
– То ли возглавить его, то ли перенаправить... – сказал индеец. – Ей не нравится общество, в котором даже аристократ-отец родную сестру не может воспринимать иначе, как просто прислугу знати, если у нее нет его же титула... Она думает, как устранить аристократию от страны и людей, чтоб они остались только забавными шутами без особой резни и чудовищных потрясений...
Хорошо, что этого никто не слышал.
Мама побледнела.
– Если отец дурак, это не значит, что дочери должны быть такими же... – прошипела она. – Я так думаю, видите ли, он боится, что о нем подумают, и боится поставить аристократов в неловкое положение через их общение с тобой в его красивом доме... Попав домой, он стал святее, чем папа римский... Иначе почему он тебя прячет от аристократов, несмотря на твое дурацкое сходство! Я сто раз ему говорила – наплюй на сходство, признай открыто, пусть думают, что хотят, плевать на королеву! Он должен был давно тебя удочерить. Я ему всыплю!
Я ничего не поняла. Наверное, я стала дебилом.
– Но ты, Лу, все равно должна защищать свою Родину, – укоризненно сказала мама, – кто бы ни был дурак. Никаких заговоров!
– Прелестно... – весело сказала я. – Я люблю свою Родину, и когда мне докажут, где я родилась, я буду защищать ее до последней капли крови... ее врагов...
Мама только скрежетала зубами. Она укоризненно смотрела на меня, и яростно – на отца. Я поняла, что возможно, у них будет страстная ночь.
– Я люблю короля... – напевала я, а все шарахались от меня в сторону. – Ля-ля-ля.
Некоторые, почему-то, закрывали глаза, а другие приседали в глубоком поклоне, но смотрели куда-то в сторону. Точно от стыда за меня.
– Вот видишь! – сказала мама с убеждением. – Им стыдно за тебя! Как ты себя ведешь! Чтоб лорды в ужасе закрывали глаза и не смотрели прямо на тебя!
– Их ужасает то, что ты появилась в сопровождении служанки! – убежденно сказала я.
– А зачем бы тогда они тебе кланялись?! – ехидно спросила мама. – Они просто в ужасе от того, как ты себя ведешь!
Я растерялась.
– Они прослышали, что ты хочешь примкнуть к восстанию! – мама торжественно показала на меня пальцем.
– У них хорошие осведомители... – я почесала голову. – Я только сегодня это подумала. Кстати, откуда они узнали, что тогда из пушек стреляла только Мари? Откуда те подробности, что знал Джекки!?
– Действительно, – сказала мама. – За нами шпионски шпионил шпион! Это безобразие!
Можно представить, в каком веселом настроении мы шли в наш родной дом дружным шагом под взглядами сотен людей.
Наш родной дом был рядом с министерством в самом дорогом районе.
Он был роскошным и незащищенным.
Вряд ли кто может представить, как мне хотелось туда идти.
Спрашивать принца, арестуют нас или нет, пошлют за нами армию или нет, все как-то стеснялись. Я спросила и получила ответ, что я тебя люблю, или в таком роде. От вопроса, пошлет ли его мама на нас тоже армию, принц только хихикал.
Это всех нервировало.
Все шли в самый богатый дом Лондона, как на эшафот. Индеец останавливался на каждом углу и, вздыхая, смотрел на витрины товаров. Идти ему туда хотелось не больше, чем на роскошную виселицу.
Но мы шли.
Ибо впереди гордо шел папа, рея, как стяг, в своем плаще. Он шел вперед, чтобы грудью закрыть нас (я так мечтала). Лицо у него было перекошено. Но шел.
И кто бы мог подумать, чем вызвано такое самоубийство?
Оказалось, что от графа потребовали проявиться в Лондоне с дочерьми. Наглядно, ощутимо. Чтобы все видели. Как хозяин, ничего не боясь и заявляя – я здесь. Здороваясь за руку. Это и было министерское задание. Закрыть грудью корону. Амбразуру с пушкой. А я-то так надеялась, что мы в отставке. Оказалось – это ошибка. Министр оговорился. Он сейчас заикается, – объяснили нам, – и слова его нельзя принимать всерьез.