Как возникло человечество
Шрифт:
Жители деревни Лезу (о. Новая Ирландия) были убеждены, что если кто-нибудь из охотников нарушит табу, то не только сам нарушитель, но и все его товарищи не будут иметь удачи в охоте (Powdermaker, 1933, р.267). Туземцы о. Ниас верили, что если кто-либо из охотников во время копания ловушек для зверя или в ночь после завершения этой работы нарушит табу, то все их труды пойдут прахом (Frazer, 1922b, р.252). Индейцы нутка, если во время охоты на китов происходил несчастный случай, не сомневались, что причиной явилось нарушение одним из охотников полового табу, соблюдение которого требовалось в течение нескольких месяцев до начала охоты. Они искали виновного и строго его наказывали (Webster, 1942, р. 139).
Нельзя в связи с этим не отметить, что в среде целого ряда народов, у которых существование половых охотничье-производственных табу не обнаружено, отмечены поверья, которые, по нашему мнению, вряд ли можно истолковать иначе, как их отдаленные пережитки. Так, например, у эстонцев существовало поверье, что если недавно женившийся охотник за тюленями во время охоты будет думать о жене, то он ничего не добудет (Зеленин, 1929, с. З0). Среди русских охотников существовал запрет во избежание неудачи не произносить слова „женщина" (Зеленин, 1929, с.31; 1935а, с.514). Смысл этих запретов раскрывается, если привести сравнительный этнографический материал. У коми, например, запрет думать на охоте о женщинах и произносить слово „женщина" был неразрывно связан с существовавшими у них настоящими половыми охотничье-производственными табу. Бытование запрета половых отношений перед выходом на промысел отмечено и у русских охотников Западной Сибири [72] . Как на пережитки половых охотничье-производ-ственных табу можно указать также на существование у ненцев, якутов, нивхов поверья, что женщина обладает силой, способной помешать успеху охоты (Серошевский, 1896, I, с.575; Краулей, 1905, с.51; Крейнович, 1934, с.87), и на бытовавший у чукчей запрет женщинам принимать какое бы то ни было участие в приготовлении к охоте на оленей (Богораз-Тан, 1939, III, с.262).
72
Устное сообщение В.Н.Чернецова автору настоящей работы.
Известно немало попыток объяснить возникновение и сущность охотничье-производственных и вообще половых производственных табу (Frazer, 1922b, p. 192–193; Briffault, 1927, III, p.350–355; Краулей, 1905, с.76 сл.; Зеленин, 1929, с.23–27; Цейтлин, 1931, 5, с.32; Каждан, 1957, с.21; Токарев, 1959, с.63; 1964, с. 138). Однако с предложенными этими исследователями объяснениями трудно согласиться. Правильный, на наш взгляд, путь к решению проблемы происхождения половых охотничье-производственных табу указал лишь крупнейший советский этнограф С.П.Толстов (1935, 1950а), выдвинувший в своей статье „Пережитки тотемизма и дуальной организации у туркмен" (1935) положение о том, что половые производственные табу возникли в эпоху промискуитета и что появление их было обусловлено нарастанием противоречий между беспорядочными половыми отношениями, неизбежно порождавшими конфликты, и потребностями развития производственной деятельности первобытного коллектива.
Положение о том, что половые производственные табу возникли в эпоху первобытного стада, находит свое подтверждение в данных этнографии. Производственные половые табу принадлежат к числу табу, регулирующих отношения между людьми, т. е. к числу этических табу. Уже это само по себе дает известное основание для утверждения, что они возникли в эпоху обуздания зоологического индивидуализма, т. е. в эпоху первобытного стада. Далее. Все моральные табу стихийно возникли в процессе практической деятельности людей для предотвращения реальной опасности, которую представляли для коллектива те или иные действия его членов. Сам по себе факт существования производственных половых табу свидетельствует, что во время их зарождения половые отношения представляли собой реальную опасность для коллектива, что они на самом деле срывали производственную и охотничью деятельность людей, действительно обрекали ее на неудачу.
Этнографический материал позволяет представить, в чем конкретно состояла опасность половых отношений, как конкретно они расстраивали деятельность коллектива. Производственными табу не исчерпываются все существующие половые табу. Среди последних выделяется очень своеобразная форма запретов половых отношений, не связанных прямо с хозяйственной деятельностью коллектива. Сущность табу, относящихся к этой группе, состоит в требовании воздержания от половых отношений, предъявляемого к лицам, соприкасающимся с ранеными или больными членами коллектива.
У бечуанов от людей, ухаживающих за больными, требовалось воздержание от половых отношений. Соблюдение этого запрета рассматривалось как необходимое условие выздоровления больного (Webster, 1942, р. 130). У батонга существовало поверье, что состоящие в браке мужчина и женщина опасны для больных (р. 130). Папуасы-киваи не позволяли женщинам, живущим половой жизнью, навещать больных, ибо, по их убеждениям, такие посещения угрожали жизни последних. Если мужчина хотел навестить больного, то он должен был предварительно прекратить сношения с женой (р. 129). У грузин и карел во время болезни ребенка запрещались половые отношения между родителями (Зеленин, 1930, с.73). У коми-зырян отмечено существование требования воздержания от половых отношений в случае, если в доме находится больной, а также во время эпидемии (с.73). Индейцы квакиютль считали, что соприкосновение людей, имеющих половые отношения, с раненым, угрожает жизни последнего. Поэтому они не разрешали молодоженам навещать больного (Webster, 1942, р. 132). Такое же убеждение существовало у криков (р. 132). (См. примечание 10).
Имеются основания полагать, что первоначально людям, живущим половой жизнью, запрещалось приближаться не ко всем больным, а лишь к раненым. Г.Браун (G.Brown, 1910, р.274) сообщает, что у туземцев о. Новая Ирландия ни мужчина, спавший с женщиной, ни женщина, имевшая сношения с мужчиной, не имеют права приближаться к раненому. Если это будет сделано, то, по всеобщему убеждению, последний обязательно умрет. Однако для обычного больного такое посещение никакой опасности не представляет. Заслуживает внимания утверждение крупного этнографа Ю.Липса (1954) о том, что многие племена убеждены также в прямой связи между половыми отношениями и смертью, в том, что „изобретение" физической половой связи привело к „возникновению" смерти (с.385).
Моральные табу, принадлежащие к рассматриваемой выше группе, могли возникнуть лишь в ту эпоху, когда половые отношения действительно угрожали жизни людей, когда они вели к конфликтам, завершавшимся нередко ранениями и даже смертью, т. е. в эпоху промискуитета. Только беспорядочные половые отношения могли представлять столь большую опасность для коллектива, лишь в эпоху первобытного стада конфликты на половой почве могли достигнуть такого уровня, который делал их несовместимыми с развитием производственной и охотничьей деятельности. Только в эпоху первобытного человеческого стада могли зародиться половые табу как связанные с ранениями, так и с хозяйственной деятельностью.
Против этого положения могут быть выдвинуты, на первый взгляд, очень серьезные возражения. Большинство известных этнографии половых охотничье-производственных табу носит конкретный характер. Воздержание в большинстве случаев требуется не перед охотой вообще, а перед охотой на конкретных, определенных животных, в том числе и на таких, которые заведомо не могли быть объектами охотничьей деятельности формирующихся людей. Совершенно невероятно, например, предположение, чтобы запрет половых отношений перед охотой на китов мог возникнуть в первобытном стаде. Кроме того, следует учесть, что этнографам известно огромное количество половых табу, связанных с такими видами хозяйственной деятельности, которые никак не могли существовать в эпоху первобытного стада (рыболовство, земледелие, скотоводство, гончарное производство и т. п.).
Однако эти факты, на наш взгляд, не только не колеблют положения о том, что производственные половые табу возникли первоначально в первобытном стаде, но, наоборот, свидетельствуют в его пользу. Они говорят о том, что в эпоху, когда зародились эти табу, половые отношения действительно представляли реальную и крайне серьезную опасность для коллектива. А такую опасность они могли представлять лишь для коллектива, в котором не был до конца обуздан зоологический индивидуализм, в котором не существовало регламентации отношений между полами, т. е. лишь для первобытного человеческого стада, но не для сменившей первобытное стадо родовой коммуны.