Как все начиналось
Шрифт:
Дракон с силой сжал челюсти.
– Солько серес мой туп, – промычал он, не открывая пасти.
Я усмехнулась:
– Ну если ты настаиваешь…
Видимо, моя ухмылка его испугала, потому что он живенько открыл пасть. Зубов было много, все длинные, острые и росли в два ряда. Я схватилась пальцами за клык.
– Эй, – просопел дракон, – поальсе не можесь, не хосу хоить щейбатым!
– Тебе это не грозит!
Секунда, сейчас магия начнет струиться от пальцев к десне. Стоп! Я застыла. А хочу ли я это прекращать? А кто сказал, что мне не нравится
Я вытащила руку из пасти дракона.
– Все?
– Живи, не нужны мне твои зубы.
– Что? – удивился дракон.
– Живи, я сказала, – огрызнулась я, повернулась и побрела к городу.
– Аська, ты сумасшедшая, ты знаешь? – рыкнул мне в спину Али.
– Теперь знаю!
Возвращалась я в еще более дурном настроении. Несколько раз поворачивала назад к дракону, но потом, передумав, шла дальше.
«Нет, я точно чокнутая! Да об этом можно даже не спорить!»
В городе меня ждала еще более «радостная» новость: в Фатию с визитом приехала очередная делегация. И первая, кого я увидела, это была моя давняя знакомая Прасковья!
Все! Если до того момента я полагала, что Данийя – это «Клуб для избранных», то теперь знала точно – это просто проходной двор!
Глава 13
Ваня целыми днями валялся в гамаке или же с задумчивым видом поэта, измученного кризисом творчества, бродил по саду. За ним по пятам трусил Трезорка, грустно уставившись в землю и размышляя о своей собачьей жизни. Ваня бледнел и чах – в Совет его обратно не взяли, а мысль путешествовать по стране и творить добро его отчего-то не вдохновляла. Совсем как в «Приключениях ведьмы»:
«…Само слово „добро“ казалось Петушкову ненастоящим. Он не верил в него: ему никто не делал ничего хорошего и доброго. Всю свою сознательную жизнь он заботился и думал только о себе родном, а „добро“ подразумевало большую чистую душу и готовность отдать последний медяк даже на спасение полосатых хохлаток в лесах на крайней границе. Душа у Вани была большая, но не слишком, а последние медяки он, как правило, пропивал или же прятал в голенище сапога на черный день, а потом все равно пропивал в „Веселом поросенке“. Иногда он думал, что случилось бы с ним, не встреть он кудрявую пигалицу Асю Вехрову с ее сундуком секретов. Сначала он ее ненавидел искренне и безоглядно, всей своей большой, но не слишком, душой, а потом вдруг понял: она такая же невезучая, как и он… и ненависть испарилась, и кудрявая пигалица вдруг стала другом, наверное, единственным настоящим другом…»
– Пе-туш-ков! Пе-туш-ков! – голосила я на весь сад, пытаясь рассмотреть за густыми кустами малины его длинную худую фигуру. – Петушков!
– Чего тебе, Вехрова? – Ваня, оказывается, возлежал в гамаке, накрывшись покрывалом и, скорее всего, оплакивал свою загубленную жизнь.
– Ваня! – Я перелезла через колючие кусты, расцарапала щеку и оставила на ветках клок волос. – Она приехала! – пропыхтела я.
– Аська, испарись, и без тебя тошно! – Он тяжело вздохнул и посмотрел на меня полными надежды глазами. – Может, в запой уйти?
– Ты рехнулся? – Я плюхнулась в гамак, придавив его ноги. – Она приехала!
– Кто? – устало спросил Ваня, понимая, что я все равно не отстану.
– Прасковья, в ее доме прятали Анука!
Я нервно оттолкнулась ногой от землю, гамак, со скрипом закачался.
Петушков явно не понимал причины моей истерики, вытянул губы трубочкой и продолжал рассматривать между толстых веток яблонь лоскуты голубого неба.
– Она здесь не случайно, – продолжала я, – ее вызвал тот, кто организовал похищение!
– Вехрова, что ты от меня хочешь? – не выдержал Петушков, пытаясь незаметно освободить ноги из-под меня.
– Ты будешь следить за ней! – торжественно объявила я свой план.
– Следить? А почему я, почему вся грязная работа достается мне? На дерево лезу я, на тележке еду я! – возмутился Петушков, открыто отодвигая меня ногой к сужающемуся краю гамака, я по инерции завалилась на приятеля всем телом, ударив острым локтем его в худой живот. Ваня громко застонал.
– Зато я в Ненэлии на стену стадиона первая забралась! – прервала я его стенания. – Петушков, я бы проследила за ней, но не пристало одной девице за другой по кустам и огородам лазить!
– А мне пристало? – возмутился Ваня.
– Да! – рявкнула я. – Вставай уже, а то она уедет из Фатии раньше, чем мы что-нибудь выясним!
От злости Ваня ткнул ногой мне в спину, я ласточкой вылетела из гамака. Веревки жалобно затрещали, и через секунду Петушков лежал на земле, опутанный гамачной сетью.
– И за что ты на мою голову? – пробормотал он, безрезультатно пытаясь подняться.
Как ни странно, игра в шпионов Ване понравилась. К своей миссии он подошел со всем возможным энтузиазмом: нашел помятый свиток, заколдовал обгрызенное сверху перо, чтобы у него не заканчивались чернила, снял с огородного пугала драную рубаху, натянул ее на себя, и сам стал похож на это пугало.
– Ну как? – довольный собой улыбнулся Иван.
Я промолчала, не желая обидеть его.
– Я выделяюсь из толпы? Меня увидят?
– Нет, Ваня, не выделяешься, – кивнула я, соображая, как скоро Прасковья разглядит следящего за ней в сем невообразимом наряде Петушкова.
Ваня ушел, а я снова открыла книгу «Приключения».
«… – Давай мне свой зуб! Я верну этому прохвосту его побрякушку!
Дракон громко захлопнул пасть и уставился на меня желтыми глазами:
– Только через мой труп! – не разжимая челюстей, промычал он…»
«Как странно, – вдруг подумала я, – отчего повествование мне кажется поразительно знакомым?»
Ваня вернулся только вечером, усталый и голодный. С довольной улыбкой ударил по столу смятым свитком и уселся на стул, закинув ногу на ногу. Я покосилась на бумажку, исписанную кривым почерком.
– Узнал что-нибудь? – На листе вместо букв значились точки, тире и размашистые загогулины. – Это что такое? – удивилась я.
– Это шифр! – Ваня улыбнулся еще шире, схватил свиток, откашлялся и… замолчал.