Как все начиналось
Шрифт:
– Здесь, в колодце!
– В каком колодце?
– Ты видишь много колодцев во дворе? – захрипела я и схватилась за скользкие деревянные стенки, чтобы не уйти под воду.
– А, ты в этом колодце!
– Кретин! – буркнула я себе под нос.
В круглом проеме появилась Ванина башка:
– Как ты там оказалась?
– Ты меня столкнул, остолоп! Доставай меня быстрее, пока я не окочурилась здесь!
Я почувствовала, что от холода начинает сводить ноги. Ваня исчез и отсутствовал целую вечность. Я успела окончательно продрогнуть и попрощаться с жизнью. На поверхности меня держала
– Что это? – удивилась я.
– Удочка, в сарае только она была! – донесся голос.
– Ваня, я же не рыба! Как я по ней заберусь?
– Ага, понял!
Леска исчезла, через несколько мгновений появилась толстая веревка.
– Аська, держись! – раздался голос Вани.
Я из последних сил замерзшими руками схватилась за протянутый канат. Пыхтя, Петушков начал поднимать меня на поверхность. Я выбралась из колодца на траву, зубы отбивали барабанную дробь, а тело трясло мелкой дрожью.
– Ва-ва-ня, ты и-и-идиоттт! – с трудом простучала я.
В этот момент, прямо рядом со мной мелькнула серая тень.
– Паршивец! – заорал Петушков и, уже не обращая внимания на меня, продолжил погоню.
Я скорчилась на траве, пытаясь согреться.
Стоило мне подняться, послать в душе всех в болото и собраться в дом, как испуганный погоней чертенок прыгнул мне в руки, схватил лапками за шею, затрясся и тоненько завыл. От неожиданности я обняла его. Через мгновение мчащийся Ванятка брызнул мне в лицо святой водицей и треснул кадилом по макушке. Я осела и свалилась на спину, при этом крепко прижимая черта.
– За что? – прохрипела я, поднимая голову.
– Чтобы бес не проник, – тяжело дыша, пояснил Ваня.
– Петушков, ты форменный болван. Это ребенок, он погони испугался и носится как угорелый! – едва не плакала я, растирая наливающуюся шишку.
Мы заперли бесенка в заговоренную клетку и с чувством выполненного долга завалились спать.
Наступило, пожалуй, самое тяжелое в моей недолгой жизни утро. Все тело ломило, я простудилась в колодце, заходилась кашлем и с трудом сдерживала поток слез, рассматривая страшную физиономию с фиолетовым синяком промеж бровей вместо собственного отражения.
– Ваня, ты посмотри, как ты меня кадилом избил! – причитала я.
– Так вы подрались ночью, – догадался гном. – Поэтому орали как бешеные?
Я тяжело вздохнула и вышла на крыльцо. Двор оказался в плачевном состоянии. Ночью мы носились в кромешной тьме, не разбирая дороги, и как варвары крушили все на своем пути. Окончательно вытоптали клумбу с остатками цветочных стебельков, разломали жерди на колодце, когда Ваня старательно меня оттуда вытягивал, снесли с петель дверь погреба, разбили пару пустых, но для чего-то чрезвычайно необходимых бочек, а довершало картину заткнутое клетчатой подушкой разбитое окно в домике Питрима.
Посреди этого хаоса, держа в руке клетку с бесенком, стоял брат Еремей. Он повернулся в мою сторону, на его бородатом лице отражалась настоящая боль от вида развороченного двора.
– Старец ждет тебя, – обратился он ко мне голосом, полным скорби.
Я кивнула, ощущая, как внутри все сводит от нервных судорог. Ноги стали ватными, а ладони вспотели. Я так хотела повидаться со старцем, но отчего-то сейчас было очень страшно, что-то подсказывало мне: «Не стоит знать все тайны, правда может не понравиться». Я старалась не замечать настойчивого внутреннего голоса и с замирающим сердцем вошла в домик.
Здесь стояли маленький столик со стулом и обычная деревянная лавка.
– Чего стоишь, садись! – услышала я недовольный, тихий, как шепоток, голос. Я с изумлением обернулась и увидела восседающего за столом домового – маленького, бородатого, седого старичка в лаптях, полосатых портах и подпоясанной рубахе.
– Чего рот разинула? – пробурчал дед. – Секретарь я его!
Домовой, щегольнув новомодным словцом, которое запоминал уже больше десяти лет и в первый раз произнес правильно, довольно улыбнулся, сверкнув золотой коронкой.
Я понимающе кивнула и присела на краешек лавки, с тоской рассматривая пухлый бок клетчатой подушки, свисающей из дырки в окне. Клеточки были разноцветными: красными и синими.
– Чего притихла, – бросил на меня недовольный взгляд домовой. – Твоя работа! – Он кивнул на окно. – Черта ловили! Весь двор в щепки разнесли! – разошелся он. – Девку едва не утопили!
Я уставилась на старика. Бог мой, да меня так с детства не отчитывали!
– Между прочим, – откашлялась я, пряча взгляд, – девка сидит перед вами живая и вполне здоровая!
– Митька, – послышалось из-за двери, – пригласи Асю сюда!
У домового отвисла челюсть, он недовольно свел брови и гордо кивнул на дверь. Я испуганно вскочила, потом села, потом опять вскочила и, затаив дыхание, вошла в горницу. Старец Питрим оказался меньше всего похожим на старца. Это был высокий крепкий мужичок в черной рясе, с затаившимся страхом в прищуренных глазах. Я его знала, видела когда-то давно, но не в этой жизни.
…Петр Андреевич Лисьев, в народе просто Петька, с самого детства обладал вздорным нравом. Кутила и дуралей, обожающий женщин, игру в кости и выпивку. Именно в таком порядке. Все изменилось за одну ночь, когда в пьяном угаре он увидел во сне хрупкую кудрявую девушку, с черными без белков глазами и с горящим красным мечом в руках. Она дала ему толстую старинную книгу с надписью на обложке на неизвестном языке. «Прочитай». Потом на пустых желтоватых страницах проявились буквы. Он увидел свою судьбу и испугался. Девушка поведала, что однажды она придет к нему и попросит совета. Он должен сказать, что она выиграет смертельную схватку, сделав самый трудный выбор, и что она должна идти туда, куда зовет ее сладкий голос.
Он проснулся, мир вокруг него остался прежним, а вот сам Петр изменился. Он смотрел на людей и читал их, как ту книгу. Теперь он знал и прошлое и будущее. Тогда-то он и стал Питримом, удалился в забытый скит и со страхом в сердце начал ждать прихода худенькой невысокой кудрявой девочки с черными глазами-лужицами. А сейчас перед ним стояла эта девчонка, живая, с испуганным в ожидании ответа взглядом. Только глаза у нее были человеческие, каре-зеленые.
Я со страхом, смешанным с интересом, разглядывала старца. Тот, нахмурившись, изучал меня.