Как, вы еще в своем теле!
Шрифт:
Она покачала головой и нервно ударила рукой по пачке писем.
– Нет! Это невозможно! – сказала она. – Об этом нечего и думать. Меня пугает его огромное, ненасытное тщеславие и отсутствие гибкости. Я уже сказала, в противовес мне он выступает против обмена телами. Объявил временный мораторий.
Дмитрий понял, что необходимо действовать решительно. Он стал выдумывать чудовищную ложь, которая не может сравниться ни с чем, что он выдумывал до сих пор, но на которую люди клюют, потом свидетельствуют, что нет правдивее лжи.
– Посудите сами, – говорил он. – Он – офицер, и знаете,
Сюэмель ввергла внимательные глаза в Дмитрия.
– В течение каких-нибудь пяти минут вы, Дмитрий, обрисовали моего жениха такими ужасными красками, что в сравнении с похождениями этого господина офицера ваш расхожий персонаж Дон-Жуан должен быть признан святым, – заметила она.
– Ваш жених заслуживает самого жестокого порицания, какое, как пострадавшая женщина, вы можете только придумать для него.
– Это правда? – задумалась она. – Подать ему пистолет, чтобы застрелился? Меч для харакири? – Мысль о некоем наказании, как ни странно запала, оказалась наиболее приемлемой там, где все другие предложения потерпели бы крушение. Оскорбленная гордость женщины – ужасная вещь, если не самая страшная.
Музыка стала другая. При звуках кларнета у Дмитрия забился пульс. Музыка стиснула болью ностальгии сердце. А сцена была пуста, стала темна… и внезапно он увидел её… в неясном свете. Тонкий лучик выхватил Нецинию откуда-то из глубины. Она плавно двигалась, и платье, оттененное серебром, напоминало бледно-розовый бархат, и временами мимолетно приоткрывало немыслимо изящное, безупречное голое бедро. Дмитрию вспомнились почему-то кроваво-красные танцовщицы Матисса, но они проигрывали Нецинии до безобразия скособоченными позами.
Чем больше она танцевала, тем всё более скорбным становился танец, и сидевшие впереди видели, как пульсирует жилка на её стройной шее.
Каждый ловил её взгляд, представляя, что Нециния дарит его именно ему и никому больше.
Ее танец напоминал то расплавленную лаву, то струящееся по горам золото. Волосы сверкали, точно вечерний закат, зеленые глаза на светлом лице искрились, как изумруды. Нециния полностью растворилась в звуках, которые все дальше и дальше уносили её душу. Тонкий ручеек пота струился у неё по виску. Она полностью окунулась во вдохновение, и теперь Дмитрий понял, что танец сегодня сложнее, чем она, видимо, до сих пор демонстрировала. Этот танец по структуре был сродни пирамиде, благодаря искусству устойчиво стоящей на вершине, требуя от исполнительницы всех колоссальных наличных сил.
После каждого танца зрители надрывались аплодисментами так долго и неистово, что она исполнила ещё пять или шесть “на бис” и лишь после этого покинула сцену.
Когда, наконец, Нециния закончила выступление, она была мокрая от пота, руки и ноги дрожали от усталости и огромного напряжения.
– Нециния! Браво! Браво! – кричал Дмитрий, выглядывая из кабинки с поднятым бокалом. – Прекрасно исполнено!
– Браво! – поддержал кто-то из зала с явным удовлетворением. Они складывали пальцы щепоткой и посылали воздушные поцелуи.
– Вот видите, – сказал Дмитрий, когда Нециния подпорхнула к его столику, – искусству нет предела. И вы только что это наглядно продемонстрировали всем.
Их взгляды встретились, и, убегая, Нецинию охватил такой восторг, какого она никогда прежде не испытывала от похвалы.
Глава 13. Мы поженимся и ещё, вдобавок, обменяемся телами
Клубничный сезон, который развязал Дмитрий, продолжал развиваться, и стал для него частью его времяпрепровождений и даже жизни, как и ресторан “Нескафт”, привлекавший из-за выступлений Нецинии.
Что-то стало много посетителей, и он расположился в отдельной кабинке и через приоткрытую шторку наблюдал за залом, больше за Килином Клером, сейчас в офицерской форме, удивительно, когда он успел переодеться. На столе стоял куст клубники в вазе. Дмитрий срывал ягоды и макал их в сливки.
Этим вечером запомнившийся высокий мужчина Килин Клер, калякал уже с новой дамочкой. Удивительно, но это была Сюэмель. Глаза Дмитрия не обманывали, а того говорили, что он сделал её предметом поклонения, внимания… и даже в неё влюблен… С такими, вдруг резко протрезвевшими глазами не тащатся за женщинами. Затем он пытался упасть перед ней на колени, а она что есть сил удерживала его.
Когда тот постучал в стенку кабинки, Дмитрий приветливо, как ближайшему другу, сказал:
– Входи, Килин Клер! Помню, как ты в прошлый раз лбами “бодался” с некоей дамочкой.
Вообще Дмитрий старался придать себе самый добродушный вид, насколько это было возможно.
– Дмитрий, о, какой большой стол, и как мало за ним высокопоставленных людей! – Клер явно своей разнузданностью брал быка за рога, и продолжил: – А дамочка тогда оказалась донельзя бестолковой и легкомысленной.
Тем не менее, Дмитрий предложил стул.
Клер бесцеремонно подсел к Дмитрию, очень даже близко на расстояние вытянутой руки, и даже не удивился, что его знают по имени, как и он сам Дмитрия. Это Сюэмель своим неуемным длинным языком бежала впереди паровоза.
– Дмитрий, откуда хорошее знание мингальского языка? – начал он разговор.
– Когда выучишь несколько, каждый последующий дается легче.
Килин показал на Сюэмель.
– Дмитрий, она мне всё рассказала. Официантка, заказ! – сделал он знак.
Сюэмель подошла. Килин обратил на неё внимание гостя, представив:
– Сюэмель – моя невеста! Господь отдал нас в объятия друг другу!
Легкая грусть тронула её лицо, она заупрямилась:
– А дьявол решил поиграть нашими отношениями!
– Итак, дорогая, – Килин, не среагировав на едкий выпад, смотрел в меню, – мингалетский шашлык, и побольше перца нашему дорогому гостю с Земли.
– Будет попозже.
– Тогда рисовые колобки с сырой рыбой на стол. Земляне любят их. Правда, Дмитрий?
– Я на родине подобное напробовался! – отнекался он.