Как, вы еще в своем теле!
Шрифт:
Навстречу проносились громадные щиты рекламы:
“Человек всегда тяготится телом своим!”
“Вам не наскучило собственное тело?”
“Обмен телами – решение всех ваших проблем!”
“Прямое участие в обмене телами, и вы не посредник, не случайный свидетель и попутчик!”
“Как? Когда? Где? Ответ один – всегда и везде!”
“Уступайте друг друга!”
Дмитрий засмотрелся на последнюю фразу.
– Это и есть ваша социальная гармония? – спросил он. – Особенно, красноречиво выглядит “Уступайте друг друга!”. Уступать друга другому другу, тем более – подругу, мне совсем не хочется. Почему не “Уступайте друг другу!”, как предупреждения в транспорте: “Уступайте
Но премьер-министр оказался предупредительным:
– Не доверяйтесь первому впечатлению. До идеала ещё далеко. Обратите внимание – это скатывание в эпатаж, это уличный сленг и говор, это китч как элемент уличного наполнения, когда недостаточные требования и меры, когда изменять вкусы авторов агиток необходимо жесткой рукой цензуры. Но в чем-то они правы. Не надо забывать, обмен телами запрещается на пешеходных переходах, в тоннелях, на мостах, путепроводах, эстакадах, на железнодорожных переездах, на взлетных полосах, на стартовых площадках. Везде, где создается аварийная ситуация для транспорта и граждан. В других местах, пожалуйста, никакими законами, правилами и запретами не регламентируется.
Город Миао-Чао привлекал внимание своей раскрепощенной архитектурой, размещенной последовательно по берегам каналов, направленных в сторону моря и служащими артериями чистоты и спокойствия.
Город площадей и зеркал. Миао-Чао не был похож ни на один город, в которых Дмитрию доводилось бывать раньше. “Миао-Чао – как зеркало экспрессивной архитектуры!”, – так охарактеризовал он город. Зеркало неудержимо преобладало, создавая комфорт многообразия, множественности и многовеличия. Глаза рябило двойное, тройное и еще большее изображение того, что находилось в обзоре. Можно было потеряться не умеющим ориентироваться. Но местные жители обходили этот недостаток легко. Между тем зеркало еще и обманывало грациозной помпезностью, но по-хорошему, заставляя ощущать человека не потерянным на обширном постпространстве кубического объёма, когда он, проходя по улицам, прослеживает весь свой путь и поступки. Куда только зеркало не втюхивали неугомонные архитекторы. Правда, оно было монолитом и в несколько слоев, так что любая щербина или скол превращались в кривое зеркало, потешая пешеходов, но легко восстанавливаемое, оно не давало повода к мысли о безобразии.
Машина повернула назад к дворцу и двигалась по оживленным улицам мимо одного из щупалец городского рынка, затем вдоль широкого бульвара. Все чаще стали попадаться грузовики, стоявшие поперек и перегораживающие улицы. Приходилось постоянно сигналить “фа-фа”, чтобы согнать с дороги отчаянных водителей.
– Ещё вчера такие тихие и довольно патриархальные улицы, а сегодня… – нервно пожал плечами премьер-министр Джоба. – Похоже, начинают подтверждаться самые худшие предположения.
После высокой арки эргомобиль свернул вправо и выскочил на широкую красивую площадь, в центре которой стояли, подобно космическим ракетам, каменные исполины, олицетворяющие своей высотой и массивностью неограниченную власть монархов.
– Площадь Равенства! – сказал премьер-министр Джоба. – Самая монументальная, одна из пяти вокруг дворцового комплекса.
Вся площадь была запружена людьми и машинами. Дмитрий увидел рабочих в синих куртках со светоотражательными обшлагами; моряков с лицами цвета выветренного белого мрамора на фоне синих бескозырок; офицеров с ментиками; обеспеченных горожан в малиновых жилетках; женщин, у которых юбки походили на разноцветные абажуры; торговцев с лотков бижутерии, продавцов мороженым; тощих и толстых, длинных и коротких актеров, стоявших кучками; клоунов в желтых и пестрых комбинезонах, как будто сшитых из лоскутного одеяла; детей с животными на руках. Весь многоцветный спектр народа. Турмалиновые солнца их волосяных фонариков на лицах освежались ореолом, стоило им попасть под косой источник света.
Все толпились перед воротами дворца, но они были наглухо закрыты. “Фа-фа”! Народ расступился на сигнал, давая эскорту машин зеленую улицу. Приветственные крики заполнили площадь.
– Да здравствует Его Величество Государь Император Люстиг Мост!
– Да здравствует Его Превосходительство премьер-министр Джоба!
– Да здравствует депутатский корпус!
– Да здравствует Народ!
– Да здравствует обмен телами!
На машине раздвинулся стеклянный верх, и премьер-министр поднялся с сиденья. Он вытянул руку, приветствуя присутствующих людей. Среди многочисленных криков его голос выделялся своей хорошо поставленной речью.
– Народу Мингалы, ура!
Народ подхватил:
– Ура! Ура! Ура!
– Опять манифестация. – Премьер-министр Джоба недовольно повернулся к Дмитрию. – Но эту муниципалитет города разрешил, если, конечно, они не перейдут границы дозволенного.
– По какому поводу она?
– А вы прислушайтесь.
Среди моря рук, среди моря голосов поднялась девушка, и площадь охнула дружным взрывом, приветствуя её. Она выступала с критикой правительства:
– Мир хрупок! Ему нужна защита. Самое худшее совершают прогнившие царедворцы, те, что ничего не делают. Предаются праздности… Ничего не слышать, не видеть и ничего не делать – заткнуть уши и закрыть глаза, вот это самое ужасное от них. Уклоняться, не быть ни за что в ответе – это разложение, гниение заживо…
– В прошлый раз она тоже говорила скверные речи. Одна из крамольных женщин на свете, – с сожалением произнес премьер-министр. – Какое будущее её ждет?
– Кто они – эти люди?
Премьер-министр поморщился.
– Ещё одни новые ура-патриоты. Не много ли их?
– А чего они хотят?
– Помяните мое слово, они выберут подходящий момент и сделают решительный шаг, и это обернется настоящей гражданской катастрофой.
– Они расширяют свое влияние с каждым часом?
– Мы делаем всё для народа, а они призывают к свержению правительства.
– Им все чего-то мало?
– У нас не трогают собак, если они ведут себя спокойно. Но если они лают и кусаются – их пристреливают.
Подъехав ближе, как позволяла плотность толпы, Дмитрий узнал в девушке Нецинию, а рядом стоял Скар.
– А кто эта девушка? – спросил он премьер-министра.
– Звать её Нециния. Смазливая бабенка. Исключительно опасная личность. Фанатичка, одним словом. Я знаю таких, они невменяемы своей близорукостью…
– А почему её захватила политическая деятельность?
– Трудно сказать. Артистка в пятом поколении. Нециния не была замкнута, и она совершенство в воспитании. Цвет культуры, не истеричка, то и дело настроения не меняются, не верит любому слуху, не плачет, когда что-то не удается. Тем опаснее вдвойне.
– При такой-то положительной характеристике отрицательное к ней отношение…
– Дмитрий, моя жена Шарлет и я были на концертах Нецинии. То, что она демонстрирует – древний вид развлечений. По-моему, он очень примитивен и даже развратен, это способ разложения народа, но моя жена просто захвачена её искусством, говорит, доказывает, что Нециния на Мингале самая тонкая художественная натура, а посему – достояние нации. Что не позволяет применить против неё своевременные воспитательные санкции.