Как же быть?
Шрифт:
Впрочем, крыло мало отличалось от остальных. Просто надзирателей здесь было больше, в столовую выводили каждый этаж отдельно, а камеры частенько пустовали, так как их обитатели перекочёвывали в карцер.
Когда они вошли в камеру, Рибар не обратил на них никакого внимания. Он сидел в углу на табурете и читал газету.
— Встань, четыре тысячи двести сорок первый! — резко произнёс заместитель директора тюрьмы. — Не забывай устав! Если ты так не любишь стоять, можем отправить тебя в карцер. Там, как известно, не выпрямиться.
Рибар неторопливо встал и устремил презрительный взгляд на вошедших.
— Можешь сесть, — сказал заместитель директора. — Вот корреспондент телевидения. Он пришёл задать тебе несколько вопросов.
Рибар спокойно дождался, пока Лем закончил снимать его со всех сторон, потом спросил:
— Господин заместитель директора, я обязан отвечать на вопросы или нет?
— Дело твоё, но не вижу причин, почему бы тебе это не сделать.
— Ну так пусть они идут, откуда пришли, мне нечего им сказать.
— Слушай, парень, — вмешался Лем, — не кипятись. Я не директор тюрьмы, не судья и не надзиратель. Между прочим, я и не хозяин телестудии. Я работяга и зарабатываю свой кусок хлеба. У тебя что, зуб против меня или так, от злости хочешь у меня этот кусок отнять? Меня ведь сюда прислали. Думаешь, мне очень приятно тут околачиваться? Но жить-то надо.
Лем сразу нашёл верный тон. Рибар усмехнулся, присел на койку, спросил:
— Ну так что надо говорить? Я ведь такое скажу, что твой хозяин тебя сразу выгонит и всё равно не разрешит передавать.
— Это, брат, дело хозяина. Моё дело — сделать репортаж. Тебя за что посадили?
— А за то, что не хочу подыхать. Понял? — Глаза Рибара заблестели. Он размахивал руками, говорил резко и зло. — Интересное тут дело получается! У нас ведь в стране закон: за попытку к самоубийству на год сажают. Слышал? Знаешь такой закон?
— Ну, знаю, — сказал Лем.
— Так вот, интересное дело. Значит, если я захочу покончить с собой — получай год; а если, как я, не хочу — получай пять! Вот ведь как получается, — Он хрипло расхохотался.
— Так в армию идти — ещё не значит самоубийством кончать…
— Не я кончу, так другие. У меня в семье покойников хватает, — туманно пояснил Рибар. Он безнадёжно макнул рукой. — Слушай, парень, — мягко заговорил Лем, — ведь если все так будут рассуждать, кому же в армии служить? Так на нас Монако войной пойдёт и завоюет…
— Ты не передёргивай! Не передёргивай! — закричал Рибар: в голосе его послышались надрывные нотки. — Если на нас нападут, я первый пойду. У нас в семье не было трусов! Понял? У отца медаль, у брата медаль…
— Вот видишь, они же пошли воевать…
— На кладбище. Понял? На кладбище! Ты не передёргивай! На нас нападут — грудью встану. А сейчас куда? Кто напал? Кто, скажи. У тебя что, дом забрали или бомбу ни голову бросили? Ты их видел, этих «врагов»? До них плыть-то чуть не месяц, на другой конец света! Что я там потерял? Что они мне сделали? Кого я там защищать буду? Тебя? Или вот его? — Он ткнул пальцем Лори в грудь. — Может, господина заместителя директора? Он-то ведь не едет туда. — Рибар метнул в сторону заместителя директора ненавидящий взгляд. — Вот мы там наведём порядок, тогда как раз тюремщики и потребуются! Нет уж, пусть сами едут себе тюрьмы завоёвывать! Поезжай сам. Берут ведь добровольцев. Поезжай, что ж ты? Я здесь посижу. Лучше пять лет в тюрьме пожить, чем всю жизнь на кладбище. Так и скажи своим телезрителям. Да только не скажешь. Не разрешит твой хозяин. Если разрешит, готов не пять, и десять отсидеть. Вот так! — Он опять рассмеялся, на этот раз искренне. — Передадут мою речугу по телевидению — соглашаюсь продлить здесь свой отпуск ещё на пятёрку! — Он весело хлопнул Лема по плечу и на мгновение предстал таким, каким был в действительности: совсем ещё мальчишкой, смертельно обиженным, отчаявшимся, запуганным, раздавленным несправедливостью и безвыходностью своего положения.
Заместитель директора тюрьмы, раскрыв дверь, стоял в коридоре, всем своим видом демонстрируя осуждение какого бы то ни было разговора с подобными типами. Но Лем, притихший и мрачный, неторопливо уложил камеру, постоял немного, а потом решительно пожал руку Рибару.
— Прощай, парень, — сказал он тихо, — Не вешай носа, Помочь я тебе ничем не могу, это ты прав, но руку пожму с радостью. Прощай.
Не оборачиваясь, он торопливо вышел. Лори — за ним. Они долго шли по тюремным коридорам, не произнося ни слова.
— А почему он у вас сидит в этом крыле? — опросил наконец Лем. — Он что, нападал на надзирателей? Он же не убийца.
Заместитель директора усмехнулся:
— Такие, как он, опасней любого убийцы. Вы вот журналист, должны бы знать: слово куда опасней револьвера, Слышали, что он говорил? А представьте, он завтра это на каком-нибудь митинге скажет или на этой радиостанции «Правдивые вести». А? Так, по-честному, кто возразит? Кто? Я — да, ваш Леви — да. Кто постарше, кому призыв не грозит, у кого сыновей взрослых нет. А вы уговорите его мать. У неё — слышали? — муж да сын погибли, а теперь второго забирают. Вот так. Нет, он опасней любого убийцы. Я, конечно, понимаю, что он прав, но если таким волю давать, они тут всё перевёрнут. Глядишь, и тюрьмы ни одной не останется. Безработным станешь. Опасные люди! Опасные…
У административного здания они попрощались. Лем поблагодарил заместителя директора тюрьмы за заботу, но Лори заметил, что руки он ему не пожал.
Машина выехала из ворот и направилась в город.
На этот раз Лем вёл её необычно медленно. Стрелка спидометра не переходила стокилометровой отметки.
Ехали молча.
Глава шестая
НЕПРИЯТНАЯ ИСТОРИЯ
Лори долго не мог заснуть в эту ночь. В его мыслях путались нелепые ситуации. Вот он видит себя президентом страны, милостиво дарующим свободу всем заключённым. Он сам прибывает в тюрьму Сто первого, огромным ключом открывает дверь Деду — его ждёт молодая, красивая Клара. Он снимает петлю с шеи смертника в тот момент, когда трап уже готов был открыться. Он разрешает Рибару уехать домой, поскольку нежелание воевать уже не преступление: он, президент, отменил все войны, вернул всех солдат из дальних стран домой. Затем он подходит к камере, где сидит Гелиор, Но тут его мысли спотыкались. Ему очень хотелось быть президентом, тем более таким великодушным, каким он себя представлял, и в то же время он бы мечтал быть на месте Гелиора. Вот это да! Уж такому-то не страшны какие-то жалкие истории с конкурсом. Такому ничего не страшно. Живёт в тюрьме так, как ему, Лори никогда, наверное, не доведётся жить на свободе. Да и сидит он так, для развлечения. Не такой уж Лори дурак, чтоб не понять, что к чему. Просрочил разрешение на револьвер! Ха! Ха! Нет, такому ничего не страшно. У него всё есть и всё, что захочет, будет.
Где-то на этом месте, в напряжённой борьбе между желанием стать президентом и Гелиором, Лори наконец заснул. Однако спал он беспокойно. Ему снились тяжёлые двери, виселицы, деды-гномы, заковывающие его в наручники, решётки, бетонные стены — словом, всякие жуткие вещи. Арк пришёл поздно, поговорить они не успели, и лишь за завтраком Лори торопливо поделился своими впечатлениями о тюрьме.
— Богопротивное место, — неодобрительно заметил Арк, уничтожая яичницу.
— Да дело не в месте. Дело в том, кто там сидит.