Как жить человеку на планете Земля?
Шрифт:
Эпикуреец (по внешности Сенека или Жан Моро, – львиная грива черных с сединой волос, широкие плечи, среднего роста, хорошо одет, считает себя любимцем женщин, – некоторым он действительно очень нравится. Говорит часто нудновато и голос какой-то, – как овечье блеяние, хотя может и остроумно пошутить иной раз. Ведет себя, держит уверенно, вальяжно): Я не думаю, что надо что – то выдумывать и идеализировать. Все в нашей жизни вертится вокруг животных инстинктов, их удовлетворения: вкусная обильная еда, приятные возбуждающие напитки и, конечно, женщины, секс. В свободное время – игры, в том числе интеллектуальные. К этому надо стремиться. Чего еще желать?
Эпикур: Наслаждение есть начало и конец блаженной жизни, но его надлежит постоянно связывать с разумением, – только в таком случае возможно добродетельное поведение. К примеру, не всякое чувственное наслаждение заслуживает предпочтения. Многие из них мы обходим, если предвидим, что за ними следуют более значительные неприятности. Равным образом, всякая боль есть зло, но не всякой боли следует избегать (иной раз, перетерпев сегодня,
Виктор: Да, похоже, во многом, это так. Но вот что интересно. «Левиафан» Гоббса – это целостное описание социального феномена, усмотрение некоторых его закономерностей, призыв к соответствию им в обычной жизни индивидов. Но при этом не предусматривается целостное же проектирование и радикальное переустройство его. Просматривается, чаще всего, понимание невозможности этого, – до Гоббса примерно так же мыслит Макиавелли, а до него Платон. В то же время у Сталина, к примеру, (а до него у Ленина, а ранее – у французских и английских утопистов, у анархистов), – напротив, обнаруживается замысел создания совершенно новых социальных конструкций, стремление к неуклонному воплощению его в жизнь. И можно представить, что раз это стремление существует, – значит, оно также обусловлено природой и Творцом. Для чего? На примере гибельности этих конструкций показать, может быть, тщетность подобных замыслов? (Сам замысел при этом может быть и позитивным, и негативным по цели и результату, т. е. по происхождению может быть и от Бога, и от его антипода, и от чего-то, видимо, еще). И если мы рассматриваем личность человека, связывая ее с присутствием в нем некого духа то, может быть, и человеческое сообщество следует трактовать как некую целостную персону, в телесности государства, нации (есть лидер и народ, – их единение рождает личность сообщества) и с соответствующей духовностью? Может быть, есть личность человечества? Козлов А. А. развивал соответствующую теорию «субстанциальных деятелей». Может быть, как раз в этом ответ на вопрос, почему спаял Германию Гитлер, Россию – Сталин в самые тяжелые для этих стран времена. Похоже, именно в тяжкие дни, когда приходит лидер, олицетворяющий в глазах народа это единство, образуется подобное некое единение, хотя и на разной социально-политической основе. Сегодня Россия, понимая, что единение – сила, ищет вновь эту основу, – национальную идею, героя.
Чайна: Для Конфуция, кстати, также было характерно стремление обнажить сокровенные истоки человеческой культуры, постичь неосознаваемую людьми матрицу их деятельности, в которой все человеческие сердца слиты в одно Всечеловеческое сердце. «Небо» для него не отделено от мира людей, – оно, бездонное сиятельное, символизирует только «встречу сердец» в самом зияющем бытии. «Небесная перспектива» жизни не превосходит самое жизнь. Великий путь утверждает высшую форму симпатической магии: последовательное одухотворение и самовозрастание жизненной гармонии и самой человечности, вовлекающей в свою орбиту сначала мудрейших мужей, потом и весь народ, а затем животный и даже физический мир. Такая сила духовной сообщительности способна связывать людей несравненно крепче идеологических лозунгов и даже практических интересов. Именно эта сила стала жизненным нервом китайской цивилизации, причиной ее необыкновенной жизненности. Китайцы, конечно, знали, что нить вечнопреемственности бодрствующего сердца может временами скрываться из виду, может быть преданной забвению, но глубочайшей интуицией сердца они понимали, что та же традиция не может не возрождаться снова и снова всюду, где человек сознает себя человеком среди людей. (Не отсюда ли какое-то величественно-беспечное отношение у них и к лучшим достижениям собственной традиции: многие замечательные книги, произведения искусства, великие школы живописи и каллиграфии, боевых искусств и ремесел беспечально утрачивались и много позднее обнаруживались в других местах, – в Корее или Японии). Человеческая культура при такой трактовке как бы обретает некую прозрачность: она одновременно и скрывает и обнажает правду просветленного духа. И отсюда образ ожерелья прозрачных жемчужин, гирлянды бусинок, нанизанных на вечно вьющуюся нить, – центральный для китайской традиции. Это образ творческой стихии жизни, каждодневного обновления духа, ведомого безначальной и бесконечной Волей, – образ всевременности, переживаемый в каждом моменте человеческого самоосознания. Известно, что Конфуций внимательно изучал знаменитую «Книгу перемен», в которой была отражена, по его мнению, идея взаимосвязи и преемственности мира богов и мира людей, человека и Неба, цивилизации и хаоса. Язык понятий как бы растворялся в «небесном узоре образов – типов», соскальзывал как бы в протоязык хаоса, который, в свою очередь, теряется во всеобъятной пустоте. Но и сама пустота постоянно возвращается в мир во всем изобилии природной жизни, в полноте естественных свойств каждой вещи. В этом вечном круговороте бытия мудростью является знание пути метаморфоз (из фактов, случаев складывается биография, из свершений – бытие, исполненное какого-то таинственного смысла), но мудрость эта может быть выражена только символически. Человек, чтобы оставаться (но и стать!) человеком, не может существовать без таинства: жизнь для него оборачивается культурой, как фейерверком огней, освещающих сокровенное присутствие родового, неумирающего Человека. В этой бездонной неопределенности внутренней жизни, требующей от нас великой твердости духа, человек и осуществляет свое настоящее призвание.
Виктор: Так как же жить? Для ответа на этот вопрос, на основании всего проведенного анализа, для ответа на этот вопрос, следует признать, как безусловно существующий, следующий конкретный ряд основных воздействий на человека: от первовещества (похоже, именно поэтому у древних греков существует таинственный и пугающий даже их богов образ «веретена Ананке», – при этом можно говорить и о конкретных мирах и богах в этом бесконечном их множестве); от Бога-творца (в сотворенном им мире); от социума различного масштаба, в котором находится человек, от собственного его организма. Все эти воздействия сплетаются в душе человека, образуя некую морально-нравственную составляющую его этических взглядов и действий, – причем некоторые импульсы приобретают решающее значение, в зависимости от обстоятельств. Как раз в этом многообразии далеко не всегда контролируемых воздействий, похоже, и коренится ощущение трагизма жизни. Но, в связи с этим, вспомним и вновь повторим достаточно корректное и примирительное высказывание Альбера Камю, – «…все же бунтарь должен стремиться положить свободе предел везде, где она сталкивается с человеком». «Разум – это способность не доводить до конца то, что мы думаем, чтобы у нас оставалась вера в реальность», – цитирует он Л. Бикеля, утверждая, что «именно иррациональное служит границей рационального, а то в свою очередь наделяет его своей мерой». «Иррациональное таинство жизни не должно приносить в жертву: любой морали должен быть присущ реализм, чувство меры, ибо и добродетель в чистом виде пагубна и цинизм тоже губителен».
Синтетист: Таким образом, очевидно, что, если, с одной стороны, существование и власть трансцендентного признается многими авторитетными философами и религиозными деятелями, то, с другой стороны, как раз последние создают специальные своды законов, религиозных моральных заповедей, не обсуждаемых и обязательных к исполнению верующими, которые ведут к межконфессиональным противостояниям. Поэтому представляется само собой разумеющимся, что как раз пришла пора и единой религии, – собраться бы всем религиозным лидерам и отменить пункты священных писаний, ведущие к расколам, борьбе, войнам. Ритуальную часть отдельных религий – оставить для их последователей. Хотя реально это вряд ли возможно (по крайней мере, до получения соответствующих санкций из той же сферы трансцендентного, – знаков от Демиурга-Творца).
Чайна: Сердцевиной чжоуской культуры была идея продолжения жизни предков в их потомках или, что то же, самоуподобление потомков предкам. Ритуалы жертвоприношений были призваны воскресить память потомков об их умерших предках, – люди стремились перевоплотиться в предков, имитируя их привычки, мимику и т. п. По отзыву учеников, Конфуций не любил говорить о чудесах и духах. Но это не означает, что он не верил в существование этих сил или не придавал им значения, – акцент он делал на нравственном и воспитательном значении обрядов. Этика для него как бы заслоняла религию.
Конфуций: Отдавать все силы служению людям, почитать духов и держаться от них в отдалении – вот это и есть истинная мудрость.
Мистик Мэри (сухонькая, с тонкими ножками в нитяных коричневых чулках, в вязаной серой кофте, синей полотняной юбке, – седые волосы космами спадают на изможденное лицо, высокий лоб, голубые глаза горят, говорит громко и совершенно безапелляционно'): Амбиции человечества, (или даже только его вождей) например, в науке, могут вести и к самоуничтожению нации, человечества в телесном смысле, физическом. Но если эту перспективу реальности соотнести с проблемой бытия в широком смысле, с тем, что в философско-религиозных представлениях обозначается, как «ТО – бытие», «не – ЭТО – бытие», как Небо у Конфуция, то для философа она уже не кажется такой пугающей. В целом, попытки осмысления такого рода и даже проникновения в замысел Творца и соотнесения с ним собственных действий возможны и существуют: Бхагаватгита, комментарий к ней Анны Безант, теософия Блаватской (ее концепция о множественности рас человечества и их происхождении), учение Платона (об этнической и культурной взаимосвязи древнего Египта и древних греков), учение о ритуале Конфуция, Рерихи, индийские учителя, йога, – хотя, конечно, и к ним можно и нужно относиться достаточно критично. (Кстати, этика японских самураев, почитающих особо ритуалы смерти, похоже, как раз и означает признание бренности земного бытия и веру в существование «не – ЭТО – го – бытия»). В целом, возвращаясь к образу Левиафана у Гоббса, можно представить, что земля и ее стихии (вода, воздух, огонь), – все это основа телесности человека и Левиафана – Земли, где действует апейрон, формируя подсознание и человека-индивида, и социальных групп, и Левиафана (преисподняя духа, коллективное бессознательное, по Юнгу). Живая материя (в нашем восприятии) оказывается всего лишь некой пленкой на этой телесности. На ней в эволюции макромира сформирована «пленка социума и разума» человека и Левиафана. Т. е. достаточно продуктивным выглядит образ Земли, как персоны. Небесные тела тоже можно было бы рассматривать как персоны, существующие в социуме Вселенной по своим законам, также как и сами Вселенные в социуме мегагалактик (представление о них может быть близко к химическим структурным формулам). Об этом писали, как мы отмечали, Платон и Р. Штайнер.
С точки зрения гипотезы «иерархии миров и богов» сознательного замысла Демиурга по уничтожению Вселенной Земли в окончательном виде может и не быть (Бог играет), – Творец также не может не предвидеть периодическое циклическое неизбежное самоуничтожение и возрождение космоса. При этом, даже в этом последнем случае следует ли быть законченным циником и нигилистом? Похоже, надо предполагать все же какой-то возможный (хотя и в ограниченном смысле) позитивный образ действий человека и в этом случае, полагаясь на интуицию, религиозно – мистические представления, – «надеясь и веря» (Ясперс). Даже в скептицизме (как и в оптимизме) нельзя быть слишком самонадеянным. Следует помнить Сократа: «я знаю, что ничего не знаю».
Виктор: Таким образом, именно на этой основе представленного понимания целостного бытийного существования целесообразно и строить общество сравнительно самодостаточное, уравновешенное (гомеостаз), склонное к позитивному саморазвитию, – не к деградации.
Хотя бы не на бесконечном, но все же на довольно протяженном промежутке времени. Не следует, видимо, подталкивать мир своими руками к самоуничтожению. Что это значит? Как это возможно? Возможно ли? Прежде всего, надо вновь подчеркнуть, что главные разъединяющие и разрушающие моменты связаны, похоже, главным образом, с самой сущностью человека, с актуальной, постоянно меняющейся, подвижной структурой социальных форм, с относительно устойчивыми в течение определенного периода времени общественными образованиями типа классовой, этнической структуры, в соотнесении с вековечной кастовостью в некоторых случаях, различиями религии, – соответственно, с организацией власти в государстве, обществе. Можно ли снять эти разрушительные моменты практически? Для ответа на этот вопрос и необходим их дальнейший подробный анализ.