Какого цвета любовь?
Шрифт:
На самом деле надо было петь «на щёчке родинка», но! Но у Аделаиды на попе действительно была родинка! Как она её ненавидела! Конечно, если б не мама и папа, она бы сто лет и не помнила о её существовании. Она вообще-то давно бы выковырнула её гвоздём, если б можно было стоять перед зеркалом спиной в хоть чуть-чуть более удобной позе, а так не развернуться, не достать нормально… Её не было видно, она и не мешала, в принципе. Но, когда мама с папой были в хорошем настроении и, загадочно улыбаясь, заводили:
На попке роды-ы-ынка-а-а-а!..Ей
А папа с мамой периодически продолжали резвиться в унисон, совершенно не обременяя себя мыслями – нравится это Аделаиде не нравится…
Ещё у неё была какая-то пластинка со сказками, которые ей иногда по старой памяти разрешали слушать. Там была трогательная история про слонёнка. Его обвинили в несусветной пакости, и он сказал фразу, ставшую ужасом всей аделаидовской жизни! Её кошмаром, её статусом, её девизом. Фраза приводила в такой экстаз маму и папу, что они долгие годы в минуты редкой нежности, например, когда Аделаида получала по физике «пятёрку», вместе с надрывной репликой:
Частичка моя! – обожали припевать:
Я – слонёнок! Я ещё ребёнок!
Я совсем не виноват, что немого толстоват!
Эта простая песенка вызывала у родителей такой прилив нежности, что их глаза невольно наполнялись влагой.
У Аделаиды тоже. Но она, в отличие от мамы, отворачивалась.
Вообще, когда она была в первом классе и весила сорок два килограмма, прямо с того дня, как этот противный весовщик в парке в Муштайнде, взвесив, специально написал ей на бумажке жирными цифрами «42», чтоб она то ли не забыла, то ли радовалась, Аделаида стала ждать. Она стала ждать, когда будет весить шестьдесят. Всё потому, что никто не говорил, что она весит сорок. У неё даже не спрашивали: «Сколько ты весишь?» К ней подходили и говорили сразу: «Ты наверное весишь шестьдесят килограммов!» Но она весила на восемнадцать килограммов меньше! Вот тогда она и стала ждать, когда вырастет. Но самое противное было в том, что когда она правда стала шестьдесят, эти отвратительные дети стали говорить: «Ты наверное весишь восемьдесят килограммов!». И она была в четвёртом классе. И её одноклассники весили тридцать.
Хотя про слонёнка мама пела не очень часто. Она вообще редко бывала так благодушно настроена, чтоб напевать. Но не только по отношению к Аделаиде, а в целом. Она любила напоминать: «Я уже не человек! Я – комок нервов!» Интересно – где это она вычитала? Но навряд ли в любимой «Медицинской энциклопедии». Да она и по отношению к папе вела себя странно…
Они очень редко покупали мороженое, потому что «готовила» его сама мама. Хотя, если спросить Аделаиду, то, что получалось, было больше похоже на холодный заварной крем – очень сладкий и очень жирный, потому что мама туда бросала пачку сливочного масла. Потом она этот заварной крем обкладывала «солёными кусочками колотого льда», как говорилось в книге «О вкусной и здоровой пище», и это была такая гадость! А когда всё-таки изредка покупала магазинное, то всегда брала не четыре, а три, и говорила:
– А папа не хочет! Васили-и-и-и! – обращалась она к нему. – Ты что, мороженое хочешь?
– Нэ-э-т! – папа даже отворачивался для пущей правдивости, хотя любил сладкое.
Когда они куда-нибудь ехали всей семьёй, мама всегда покупала три билета на поезд. Она говорила:
Я лягу с Сёмочкой, и всё!
Но она никогда с Сёмочкой не ложилась. Аделаида помнит, как один раз проснулась ночью и увидела, как папа сидит в спящем купе один перед столом, положив голову на руки, и дремлет. Папино тело болталось в такт движению поезда, и это было очень неприятно. Ей стало папу очень жалко, но она тут же уснула снова.
Вообще-то мама обычно называла папу «дебильчик», то есть, когда звала, так и говорила: Э-э! Дебильчик, глухой, что ли?
Она его так называла не из вредности, просто так, ласково, в шутку.
Кроме совместных шаблонных слов и стандартных тем воспитания Аделаиды, были вещи, априори принадлежащие исключительно или маме, или исключительно папе. Так сказать – «запатентованные». Вот папа считал, что у «дэвучки», оказывается, не только «плэчи дальжни бить кругли» (плечи должны быть круглыми), «нага малэнки», но и рот «малэнки», в который при самом большом открытии входит только одна ломанная макаронина! «Балшой рот стидно!» (Иметь большой рот стыдно!) «Чёрт возьми, стыдно перед кем?!» – всегда хотела понять Аделаида.
По поводу большого рта у папы был любимый анекдот, рассказываемый им в разных тональностях несметное число раз. Он был с национальным колоритом и папе ну о-о-о-чень нравился!.. Простому постороннему человеку понять его практически невозможно, но Аделаида жила с папой, поэтому понимала.
В одной семье девочку должны были отдать замуж. У неё, оказывается, был «балшой рот» (большой рот). Поэтому, чтоб скрыть недостаток, родители девочку предупредили:
Когда вечером придут сваты, ты им предложи: «Кушайте изюм!» И губы твои сложится трубочкой, и никто не увидит, что ты некрасивая, что рот у тебя большой, и тогда тебя возьмут замуж.
Девочка переволновалась, потому что знала, что она из-за большого рта «очэн нэхароши», и когда сваты привели к ней «такова малшыка» (такого мальчика), растерялась, забыла слово «изюм» и сказала:
Пожалуйста, кушайте киэш-ми-эш! (кишмиш)
Рот её от слова «кишмиш» растянулся, – тут папа растягивал руками свои губы, показывая как именно он растянулся, – все увидели, какая она «нэкрасиви», и какой у нэво балшой, страшни рот (какой у неё большой и страшный рот), и все встали из-за стола и «убэжали»!
Это было очень смешно!
Папа всегда, когда хотел сделать замечание и сказать, что Аделаида очень громко смеётся, вместо того, чтоб «улибнуца», говорил:
Кушаитэ киэш – ми-эш!
И все смеялись! И Сёма, и мама. Это значило, что у мамы опять минута хорошего настроения, папа любит маму и он сострил, Сёма заливается и сквозь смех тоже тянет: Киэш – ми-эш!
Папе не нравилось, что она смеётся, выставляя напоказ все свои зубы, вместо того, чтоб скромно «улибаца», прикрыв рот ладошкой, как девочке из порядочной семьи и положено. И папа делал ей замечание. Мама бывала довольна. Каждый раз, когда в принципе незлой папа приводил на жертвенный алтарь Аделаиду, он ей напоминал кота-крысолова, мечтающего выслужиться перед хозяином. Кот, даже если был совершенно сыт, просто так, от любви к искусству душил серого зверька, нёс его в зубах и гордо клал у ног Хозяина окровавленную добычу, в ожидании хоть малой похвалы. Так как с воображением у папы было совсем не густо, он тщательно примерял ситуацию на вкус жены и интуитивно находил беспроигрышные ситуации. Так было с «кишмишом», с дурацкими пластмассовыми вишнями. Но до вишен сперва были значки. Там Аделаида папе подпортила возможность обрадовать маму, просто не обратившись к нему с просьбой. Вот зато вишни-и-и-и…
В школе, где училась Аделаида, одно время было страшно круто носить на одежде значки. Не привычные «Ударник коммунистического труда», и даже не «Универсиада», а настоящие довольно крупные круглые значки с изображением настоящего Микки Мауса – чуждого мультиковского персонажа, из ещё более чуждой и враждебной Америки. Уж как эти значки тогда могли попасть в СССР, для Аделаиды осталось загадкой на всю жизнь. Но их «доставали из-под полы», по каким-то совершенно немыслимым каналам. Те, у кого на воротнике под названием «апаш» – огромном и висячем – был такой значок, считались «блатными». Аделаида совсем не думала о том, чтоб казаться «блатной». Ей нравился яркий, красивый мышонок сам по себе. Она мечтала о таком украшении. Даже хотела срисовать у кого-нибудь, приклеить на картон и приделать булавку. Правда, булавку никаким клеем, наверное, приделать будет невозможно… Один раз она даже попросила клей у расклейщика афиш. У него было целое огромное ведро и в ведре ещё плавили куски макарон. Аделаиду это не удивило, потому что она знала, что клей, точнее, клейстер варят из макарон и муки. Так делала Кощейкина мать, когда они ремонтировали квартиру. Они на это клеили обои на стенки. Аделаиде клей понравился. Он выглядел аппетитно, и если бы она хоть на секундочку осталась в квартире одна, то обязательно вытащила и съела хоть одну макаронину. Она хотела этим клеем попробовать, приклеится ли железо к бумаге. Старый дядька в клетчатой рубашке положил ей немного в спичечную коробку. Она его не съела и честно принесла домой. Конечно же, булавка к бумажке не приклеилась. Тогда она решила починить раздавленную катушку от ниток. И тут не получилось. Одним словом – клей кроме бумаги ничего не клеил! Значит, значок сделать не получится. Остаётся или попросить, чтоб мама или папа «достали» ей такой, или пытаться самой что-то сделать. Тогда Аделаида решилась на последний и самый дерзкий шаг!