Какого цвета любовь?
Шрифт:
В школу она ходила мимо газетного киоска и иногда, когда были деньги, покупала там открытки. Всякие разные там поздравительные, «С праздником!», «С Днём рождения!». Аделаида их собирала в небольшую коробочку от конфет. Не в ту, где фантики, а в другую, с огромной бордовой розой. С продавщицей она раньше никогда не здоровалась. Они просто знали друг друга в лицо, и всё. Аделаида сперва решила не беспокоить папу, мама всё равно бы ей не купила, сказала бы, что это «мещанство». Она решили пойти к газетному киоску и попросить тётю-продавщицу, если она получит такие значки, чтоб ей один оставила. Это было очень дерзкое решение! Аделаида никогда ничего и ни у кого не просила. Мама говорила, что просить – это «унижаться», и это отвратительно. «Это низко! –
Да, тётя из киоска ей, конечно, никто, и, как говорит мама, она мне «не обязана», но очень хочется значок! Кажется, никогда и ничего в жизни так сильно не хотелось…
Через несколько дней Аделаида подошла к киоску. «Ну и пусть унижение!» – решила она. – Перетерплю!..»:
Здравствуйте! – очень вежливо сказала она. – Вы бы не могли мне оставить такой вот красивый большой значок… вот такой… – она смутилась и опустила голову.
– С Микки Маусом? – тётя продавщица дружелюбно улыбалась и кивала головой.
– Да!.. – ой как стыдно… между лопатками по спине противная холодная струйка,
Конечно, оставлю! – тётя упорно делала вид, что правда может что-то сделать для Аделаиды. Хорошо, что мама этого унижения не видит!
– Приходи послезавтра! Может быть, что-то получится!
Аделаида не поблагодарила тётку. А чё? Ради значка такое унижение! Да ладно! Хорошо, что они не знакомы.
Послезавтра пришло быстро.
Помните, я вас просила оставить мне значок. Вы… случайно… не… не оставили? – Аделаида просто так пришла к киоску.
Продавщица, не ответив, слегка улыбнулась и из своей сумки вытащила что-то завёрнутое в огрызок газеты и протянула ей.
Это был он – настоящий, белый, круглый значок с приделанной булавкой и замечательным Микки Маусом посередине!
– Одиннадцать копеек! – Тётя продолжала смотреть на неё и глаза её были как две светлые щёлочки с морщинками по бокам…
Аделаида вынула дрожащей рукой из кармана деньги… Незнакомая тётя почему-то захотела её обрадовать. Это было непонятно и нехорошо.
С тех пор она перестала ходить в школу по той дороге. Ей было жутко неудобно перед продавщицей зато великое одолжение, которое она ей сделала. Она чувствовала себя в страшном долгу, за который никогда в жизни не сможет расплатиться. Душевный покой нарушен. Вот она – расплата за подаяние!
Потом, после значков, в Городе в моду вошли «вишни». Это была такая пластмассовая брошка – гроздь ярко-красных вишен на зелёной ветке и с зелёными же листьями. У некоторых вишен листья были настоящего зелёного цвета, у некоторых синюшные. У Аделаиды не было ни тех, ни других. Это украшение цеплялось на куртку, на жакет, на пальто, даже на школьный фартук. В школе кто куда хотел, туда и цеплял. Это было безумно круто! Вишни были большими и тяжёлыми, со следами клея по экватору. Настоящая шикарная брошь! Да, брошь – это не значок за одиннадцать копеек, которые, если постараться, в принципе можно собрать за несколько дней. Если сдашь бутылку от лимонада из подвала – вообще сразу. Брошка стоила целых три рубля сорок копеек. Таких денег не то что у Аделаиды никогда не было, такие деньги она видела только у Ирки из их класса. И были они у неё потому, что с ними жили и бабушка и дедушка, и они, по Аделаидиным подозрениям, Ирку и баловали – давали ей много денег и покупали специальные обёртки для школьных учебников. Они были такими красивыми – голубыми и прозрачными, с золотистыми буквами, и сквозь них была видна обложка учебника. Аделаида свои книжки оборачивала калькой. Калька – это почти непрозрачная бумага для выпечки печенья в духовке, чтоб оно не прилипало. Зато Аделаида делала закладки из тесьмы и кружев с приклеенными к ним открытками, и это класс!
«На „вишни“ надо просить у родителей, или всё же собирать по двору пустые бутылки от пива? – Аделаида долго размышляла на этот счёт, но, подсчитав, к ужасу своему поняла, что альтернатива равна нулю. – Таких денег я не соберу и за год!» У мамы просить не стоит. Она два Аделаидиных прекрасных маленьких колечка, одно с ярко-красным стёклышком, второе – с зелёным, которые ей подарил деда, очень насмешливо называет «драгоценностями» и «бриллиантами». Да, драгоценности! Они такие красивые! Стёклышки так и светятся! Прямо блестят на солнце! Мама скажет, что «вишни» – «безвкусица», «мещанство», «уродство» и попросит, чтоб Аделаида её не «позорила перед людьми».
– Ты и так ходишь как босячка! Самая настоящая босячка! Теперь ещё эти пластмассовые абрикосы на себя прицепи!
– Вишни!
– Какая разница?!
– Все девочки так ходят, и никто не говорит, что это «мещанство»!
– Какое мне дело до каких-то «девочек»?!
То мама говорит «девочки так носят!», то «какое мне дело до других?!».
Мама вообще не разрешала ни салфетки стелить под сахарницу, ни картинку повесить на стену. Она говорила, что это «убожество» и «пошлость», что «стены портятся». Что раньше было такое сословие – мещане, у которых не было достаточно ни образования, ни вкуса, ни фантазии, ни денег. Они вместо настоящих украшений «как перепёлки носили поддельные стеклянные бусы, позолоченные цепочки». Почему «перепёлки»? Разве перепёлки носят бусы? А как здорово было тогда на стенах у тех девочек дома, где она ночевала в Большом Городе, когда деда… Там у них все стены были обклеенными их рисунками с росписью в нижнем правом углу.
А ей так хотелось быть мещанкой! Стеклянные бусы – это так красиво! Блестят, переливаются от света! Очкрасиво! У них в Городе все женщины носят только золотые серьги, и они у них всё время в ушах и всё время маленькие такие и одни и те же. Да и очень глупо носить постоянно одни и те же украшения только потому, что они из настоящего золота! Понятно, если женщина взрослая, идёт вечером куда-то в театр, или на свадьбу, конечно, в пластмассовых серьгах будет нехорошо. Тогда можно надеть и высокий каблук и золотые серьги. А вот если, как её одноклассницы, или девчонки с бассейна вставили себе в уши небольшие серьги, похожие на пять муравьиных пальцев, держащих все вместе блёклый розовый камешек, и ходят с ними и день и ночь, не снимая, и на занятия, и на тренировку, и по улице, и в бассейне. Кажется, что они всё время грязные. Разве такие серьги – украшение только потому, что они из золота?!
Да ладно, серьги! Это всё магазинное. Вот Аделаиде всегда хотелось самой сплести из тряпочек накидку на стул, из кукурузных листьев такую вот интересную корзиночку, и поставить туда бумажные грибы. Аделаида знала, как надо делать грибы из жатой бумаги, а если нет жатой, можно сделать из туалетной, только потом придётся красить акварельными красками, особенно красивыми получаются мухоморы, потому что… потому что… какая разница – почему? Всё равно это – «страшная безвкусица»! Ну и ладно! Всё равно: вот можно сделать куклу из тряпочек и посадить её на диван, можно на занавесках сделать такой шикарный бант и самой из проволочек сплести такую держалку вроде как зажим, можно…
Одним словом – деньги на «вишни» надо просить у папы.
Пойманный в коридоре папа просьбу выслушал внимательно и серьёзно, казалось, даже с душой. Он не стал ничего говорить о «драгоценностях», потому как скорее всего, о существовании «мещанства» как класса даже не подозревал.
– Ти палажениэ в школе исправила? – задумчиво произнёс он.
Аделаида не поняла: о котором из «положений» в целом идёт речь, но ответила как можно уверенней:
– Исправила!
– Харашо, – сказал папа не менее задумчиво, – тада сдэлаэм так: я тэбэ куплю этат штучка, чтоби ти нэ думала мнэ денги жалка. Мнэ нэ жалка. Всио, всио, что у нас эст – эта ваша, твая и Сёмичкина. Пуст лежит дома. Ти по химии пока нэ принэсла ни одын «пиат». Када принэсёш «пиат» – тогда вазмёш и адениш, харашо?