Какого цвета любовь?
Шрифт:
– Я вот к чему всё это: чтоб я тебя больше на соревнованиях не видел! Свободна!
«Свободна, свободна, как птица в полёте», – внутренний голос Аделаиды напевал на разные мотивы эту песенку, пока она ехала домой на другом красном «Икарусе». Ей не было ни обидно, ни горько. Казалось, что это то ли уже было, и не раз, то ли она к этому была готова. Ничего ни нового, ни сногсшибательного не произошло… Даже нельзя сказать, что она недоумевала. Каждый волен поступать, как он хочет. Каждому может проститься какая-то погрешность в поведении. Но только не ей. Почему? Папа, хоть ему и всё по барабану, он старается ради жены, но тоже иногда становится ужасно нудным, качает права и выражает своё мнение. Почему Сёма считает, что может говорить то, что считает нужным, мама делать всё, что хочет, и они все втроём
«Думай, Адель, думай!», – несмотря на то, что внутренний голос подстёгивал как мог, Адель буквально до пятницы не могла ни до чего додуматься! – Может, подъехать прямо к концерту и у кого-нибудь спросить лишний билетик? – но только представив себе, что надо будет идти сквозь строй, просить о чём-то незнакомых людей, которые, возможно, не будут слышать, что она говорит, потому что гораздо интересней её рассматривать со всех сторон, Адель совсем расстроилась. Надо же что-то делать! Может, Высоцкий больше никогда не приедет! Может, я его больше никогда не увижу! Во что бы то ни стало надо услышать как он поёт!
– Слюшай, дэвочка, – Глеб Панфилович стоял около её парты, – ты совсем не слишиш! Я три раза назвал твою фамилию. Ты где?
«Мамочка! Этого мне только не хватало! Мне труба! – у Адель в ногах появился знакомый предательский нарзан. – Меня к доске вызывали, что ли?»
– Иди, витри с доски… – голос Глеба Панфиловича был удивлённо-дружелюбный, но она его боялась, просто боялась, и всё!
– Что-то ти сегодня совсем странная какая-то.
Адель схватила тряпку и понеслась к двери.
– Лазариди, это у вас последний урок? – Глеб Панфилович взял у неё тряпку и сам стал стирать с доски. – Останса, останса после звонка, поговорим.
«Всё! Это даже не труба! Это – вилы! Интересно, он папашу вызовет в школу? Бли-и-ин! Сегодня только четверг, это значит, папаша только позавчера в школе был!» – Адель мечтала, чтоб урок никогда не заканчивался и чтоб в следующий раз ей пришлось под краном отмывать тряпку для доски от масляной краски, чтоб она липла к рукам и не отмывалась до конца жизни!
Звонок съездил по ушам, как боксёрская перчатка.
Староста, остав журнал, я выставлю оценки и сам в учителскую занесу. Предупреждаю – завтра контролная! – Глеб Панфилович обрадовал до безобразия. – Рахлин! Прикрой после себя двер! – бросил он застрявшему в дверях ученику. – Ну, что, Лазариди, садис! Рассказывай, где ты париш?
– Я больше не буду! Извините!
При чём «буду – не буду!». Что за глупости ты говориш?! Что-то произошло? У тебя неприятности? Может, дома что-то?
«Что сказать чужому человеку, преподавателю алгебры и геометрии, заменившему в своё время бедную Малину, которую папа чуть не сожрал с потрохами? Что ответить человеку, которого папа почему-то считает другом, о моих делах? Сказать, что меня собственно нет дел, а одни разные глупости, и всё это вместо того, чтоб подгонять предметы? Дескать: десятый – выпускной класс, что надо „работать на аттестат“, а я бездельница, трачу время на ерунду… Не могу больше произносить эти фразы… как заклинания, блиин…! Так он скажет: „Я сто раз сказал – выучи, подними руку, чтоб я тебя перед всем классом спросил и ты бы хорошо ответила“. Он, наверное, всё ещё думает, что я не учу. Но, какой ужас – я учу, но ничего, ничегошеньки у доски не помню! Что сказать? Что толстым нельзя рассуждать о Чайковском, Бебеле, Бабеле, Гегеле, Гоголе потому, что толстые не такие как все, они не имеют права что-то „считать“?! Им нельзя обривать головы и кричать на трибунах? Они не заслужили от природы права на мнение, на чувства, они паноптикумы, которых надо за деньги показывать людям в цирке! Сказать, что я ненавижу этот Город?.. Ах! Совсем забыла – не место красит человека, а я должна украсить этот Город! Что ещё? Что мама обещает каждый день утопиться и до сих пор не утопилась? Зачем ему всё это надо? У него своих дел много».
– Я же жду! – Глеб Панфилович заполнял классный журнал. – Ти меня задерживаеш!
– Мне нужно достать билет на концерт Владимира Высоцкого! – сказала Адель и от своей же безграничной наглости смутилась и покраснела.
Учитель отодвинул от себя журнал и закрыл его.
– Откуда ты знаешь кто такой Висоцкий? – Глеб Панфилович очень удивился. – Ты слушаешь его записи?
– Нет! У меня есть только ксерокопии его стихов, – Адель с промокшими подмышками внимательно рассматривала надписи на парте.
– А-а-а! Только читала и не слишала, как он исполняет свои песни? Это большой пробел в твоём воспитании. Он – балшой мастер! – засмеялся Глеб.
Адель была в полнейшем замешательстве! Мало того, что Глеб Панфилович даже не спросил, знает ли её папа, вроде как его друг, чем она занимается во внеурочное время, что она читает Высоцкого, так он ещё над ней смеется!
– Глеб Панфилович! Если даже мне кто-то даст бобины, я не смогу их дома послушать!
– Ну, это я зна-а-аю! – Глеб Панфилович, гроза и ужас всей школы снова улыбнулся. Он вдруг замолчал и зачем то снова открыл классный журнал. Адель тоже молчала, не в силах дождаться, когда же закончится этот разговор.
Глеб повернулся к ней, несколько секунд подумал и приготовился что-то сказать.
– Хочешь билет? – вдруг совершенно серьёзно спросил он.
У Адель от ужаса зачесалось всё – голова, ладони, шея.
«Проверяет?! – пролетело в голове. – Я отвечу „да“, и он скажет директору, и папашу потом в Горком вызовут и ой, что будет! Вон узнали, что Пивоваров с Филипповым каких-то „Битлов“ слушали – скандал был на всю школу! Но у них родители не учителя и не Члены Партии, поэтому им только выговор по комсомольской линии вкатили. А мне лично крышка!» Она, не отвечая, вся мокрая и красная продолжала скрупулёзно рассматривать парту.
– Малчиш? Не малчи! Умей отвечать за свои слова и поступки. Хочешь билет, говорю? – Глеб Панфилович продолжал пытать.
– Да-а-а!
– Молодец! На, вазми! – он немого покопался в обоих карманах пиджака и извлёк на свет мятую бумажку. – Нам в месткоме доброволно-принудително раздавали, но я не думаю, что твой папа тоже взял. Бери, бери, не стесняйся!
Три рубля… – прошептала Адель, уставившись на билет, – у меня нет с собой таких денег!
Она врала. У неё не было ни «с собой», ни «ни с собой», ни в перспективе. Странно, но когда она мечтала достать билет, то совершенно не думала, что за него надо платить! Словно это должно было произойти каким-то волшебным образом, как, в принципе, и произошло!