Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Исторические корни и развитие обычаев
Шрифт:
Расхождение юлианского календаря с астрономическим годом составляло отставание на одни сутки в 128 лет, так как юлианский год был, как мы уже отметили, длиннее астрономического на 11 минут 14 секунд. Уже в XIV в. на неточность юлианского календаря указывали византийские ученые. Необходимость реформы юлианского календаря в XIV–XVI вв. понимали и руководители католической церкви: «календарный вопрос» обсуждался на ряде соборов, к его решению были привлечены известные астрономы. К XVI в. юлианский год отставал от истинного уже на 10 суток. Один из наиболее значительных церковных праздников — пасха, который должен был падать на начало весны и от которого отсчитывались и другие празднества, явно передвигался к лету. Решительные меры по устранению ошибки были приняты лишь в 1582 г., когда папа Григорий XIII принял реформу, предложенную итальянским ученым Луиджи Лило. Первоначально буллой Григория XIII всем католическим странам предписывалось передвинуть счет дней на 10 суток вперед. Эта мера возвращала день весеннего равноденствия на правильную календарную дату (21 марта), но не могла сохранить дальнейшего их совпадения: юлианский год продолжал быть длиннее календарного. Достижения астрономии к этому времени позволили уточнить истинную продолжительность астрономического года, которая была признана равной 365 суткам 5 часам 49 минутам 16 секундам, т. е. была короче юлианского года на 10 минут 44 секунды. Чтобы уравнять юлианский год с вновь высчитанной длиной года, Лило предложил в течение каждых 400 лет выбрасывать 3 дня; для этого следовало считать простыми (т. е. невисокосными, содержащими по 365 дней) также три из считавшихся по юлианскому календарю високосными года, число сотен в которых не делится на 4. Реформированный таким образом календарь получил по имени папы Григория XIII название григорианского, а сама новая календарная система была названа «новый стиль».
История введения григорианского календаря, несмотря на всю очевидность его большей, чем юлианский, точности (григорианский год больше установленной теперь длины года всего на 0,000305 суток, т. е. на 26 секунд), наполнена ожесточенной борьбой, в которой проявилось соперничество православной и протестантской церквей с католической. Вскоре после буллы Григория XIII григорианский календарь был введен лишь в тех странах Европы, где преобладала католическая религия; только к концу XVIII в. «новый стиль» был принят и в тех странах, где господствовал протестантизм. Этому предшествовала длительная и ожесточенная дискуссия между представителями католического и протестантского духовенства, осложнявшаяся активным вмешательством в «календарные дела» светских властей.
Споры между католическим и православным духовенством по поводу введения григорианского календаря тянулись несколько столетий и принимали иногда весьма обостренный характер. Православное духовенство отвергало григорианскую реформу, ссылаясь на то, что в некоторые годы она нарушала определения Никейского собора (например, о том, что христианская пасха должна праздноваться всегда позднее иудейской). Страны, где преобладала православная церковь, приняли «новый стиль» значительно позже других: Италия, Испания, Португалия, Польша, Франция, Люксембург — в 1582 г., большинство католических княжеств Германии — в 1583–1584 гг., Австрия, католические кантоны Швейцарии — в 1584 г., Венгрия — в 1587 г., большинство протестантских княжеств Германии, Норвегия, Дания — в 1700 г., протестантские кантоны Швейцарии — в 1701 г., Великобритания — в 1752 г., Финляндия — в 1753 г., Болгария — в 1916 г., Сербия, Румыния — в 1919 г., Греция — в 1924 г.
Существо разногласий по поводу введения «нового стиля» лежало в стремлении каждой из церквей сохранить и расширить свое влияние. Последний раз это с особенной ясностью проявилось в 20-х годах нашего столетия. Состоявшийся в 1923 г. собор православных восточных церквей признал необходимость реформы календаря. Однако, чтобы не принимать григорианский календарь, связанный с именем папы и католичеством, было решено принять «новоюлианский календарь», разработанный югославским астрономом Милутином Миланковичем. Этот календарь дает уклонение от астрономического года только на 0,00022 средних солнечных суток (в нем исключается семь високосных дней в 900 лет, а не три високосных дня в 400 лет, как это делается при григорианском счислении). Однако, декларировав таким образом свою независимость от григорианского летосчисления, православная церковь все же оставила григорианский календарь в тех странах, где он уже был введен, и его же (а не новоюлианский) ввела в тех, где «новый стиль» еще не был принят.
КАЛЕНДАРНЫЙ ПРАЗДНИК И ЕГО МЕСТО В ЕВРОПЕЙСКОЙ НАРОДНОЙ КУЛЬТУРЕ
В подзаголовках трех томов серии «Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы» отчетливо была выражена основная мысль составителей: обычаи и обряды, соотносящиеся с определенными датами, функционируют как неотъемлемая часть праздника, и сам их смысл объясняется значением того или иного сезонного праздника.
Однако, что собой являет праздник? Современное понимание русского читателя прежде всего обратится к первичному смыслу слова: «праздник» — это «пустой» день, не наполненный работой. Такое толкование, хотя и отражает одну из существенных характеристик праздника, все же недостаточно. В западно-славянских языках название нерабочего дня связано с его небудничным, сакральным содержанием ('swieto, sv'atek, sv"atok). Романские же и германские языки восприняли этот термин от латинского restum, feriae, fanum, где также чувствуется связь с сакральностью.
Все же и этимологическое толкование не полно, оно дает представление лишь о генетическом аспекте. Но в наше время существуют праздники самого разнообразного содержания. Государственные, местные, церковные, трудовые, спортивные, корпоративные и так далее. Многие из них закреплены за какой-либо датой календаря. Нас интересуют в первую очередь традиционные народные праздники, более или менее четко соотносимые с временем года.
Какова же суть праздника, что его выделяет из остального времени? Уже было отмечено формальное противопоставление «праздник — будни» по степени наполненности работой. К этому можно добавить, что и эмоциональный фон у праздника ярче, чем у будней: он ощущается как необычный день. Поэтому некоторые исследователи основной характеристикой праздника считают веселость. Другие необходимым минимумом праздника, придающим ему отличие, признают хоть какой-то набор особенных блюд. Третьи видят стремление выделить день из череды будней в ношении нарядных одежд. Такое же разнообразие существует в вопросе о смысле праздника. Роже Кайюа видел в нем род социального пароксизма, в котором стремятся проявить себя наиболее инстинктивные и неупорядоченные компоненты человеческой жизни. Джон Пайпер, много занимавшийся этим вопросом, наоборот, объясняет праздник потребностью выразить всеобщее приятие мира как целостности. [98] М. М. Бахтин справедливо относит празднество к первичным формам культуры. Излишнюю резкость некоторых его утверждений, кажется, можно объяснить внутренней полемикой с социологизацией, процветавшей в годы написания работы. Празднество, писал он, «нельзя вывести и объяснить из практических условий и целей общественного труда или — еще более вульгарная форма объяснения — из биологической (физиологической) потребности в периодическом отдыхе». [99] Опять же Бахтин, должно быть, ориентировался на позднестадиальный, средневековый праздник, которому и посвящена его книга. «Вывести и объяснить» архаичный праздник из целей общественного труда, не противопоставляя последний «миру высших целей человеческого существования», а рассматривая их в неразрывном единстве, например, удалось А. Н. Веселовскому и О. М. Фрейденберг еще до написания М. М. Бахтиным его блестящего исследования о Рабле и карнавальной культуре. [100] А успехи последних десятилетий в изучении биоритмов, возможно, дадут базу для объяснения замеченной прежде регулярности основных календарных праздников. В частности, имеются в виду более или менее равные интервалы (около 40 дней) между днем св. Мартина (11 ноября) — для многих европейских народов это начало зимы — зимним солнцеворотом (21 декабря), к которому приурочены рождественские праздники; между рождеством (25 декабря) и сретением (2 февраля) — фиксированным аналогом карнавалу, как будет показано ниже; между сретением и весенним солнцестоянием (21 марта), а в скользящих датах — между карнавалом и пасхой; между весенним солнцестоянием и 1 мая; наконец, между 1 мая и летним солнцеворотом, к которому приурочены иоанновские праздники. [101] При этом речь идет, вероятнее всего, не просто о «потребности в периодическом отдыхе» каждые 40 дней. Праздник, требовавший выполнения сложных, а часто и трудных обрядов, был не отдыхом, а скорее отдушиной в монотонности будней. Возможно, близки к истине те, кто видит в празднике прежде всего переключение эмоционального строя человека (и М. М. Бахтин, впрочем, отмечал, что для того чтобы «передышка в труде» стала праздничной, к ней должно добавиться «что-то» из сферы духовно-идеологической). [102]
98
Caillois R. Th'eorie de la f^ete. — Nouvelle R'evue francaise, Paris, 1939, N 53;Pieper J. In Tune with the World: a Theory of Festivity. New York, 1965, p. 23.
99
Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1965, с. 11.
100
Веселовский А. Н. Поэтика. СПб., 1913, т. 1; Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра. Л., 1936; Она же: Миф и литература древности. М., 1978.
101
Leach Е. Rethinking Anthropology. London, 1961, p. 135; Caignebet С., Florentin M.-C. Le Carnaval. Essais de mythologie populaire. Paris, 1974.
102
Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле…, с. 12.
Прежде чем перейти к попытке классификации праздников, надо отметить общую для всех них роль, вероятно — первичную. В традиционном обществе время часто различается по своей большей или меньшей наполненности трудом — «насыщенное» и «пустое». Но таким образом ощущается только качество, а не количество времени. Как физическое пространство человек формирует при помощи перспективы, так и во времени, чтобы определить его движение и измерить собственные действия, человеку надо было установить ориентиры. Праздничные фиксированные даты и стали вехами, помогающими измерить время, дать ему направление: от праздника к празднику.
«Промежуток между двумя последовательными праздниками одного и того же типа, — считает Эдмунд Лич, — это „период“, обычно имеющий название, т. е. „неделя“, „год“. Без праздников такие периоды не могли бы существовать, и весь порядок исчез бы из общественной жизни». Правда, тут же Лич заходит слишком далеко, заявляя, что мы неправильно «говорим об измерении времени, как если бы время было конкретной вещью, ожидающей измерения; фактически мы создаем время, создавая интервалы в общественной жизни. До тех пор пока мы этого не сделали, нет времени, которое надо бы было мерить». [103]
103
Leach Е. Rethinking Anthropology…, p. 134–135.
Оставим на ответственности заслуженного этнографа забвение или неприятие объективности времени. Нам важны сейчас те формы, которые человек придает времени. Поэтому здесь достаточно отметить, что для линейного, исторического времени чередование праздников является принципом измерения.
Праздники не только меняют качество времени, нарушая его монотонность. Они в определенной мере противодействуют его тенденции к прямолинейности. Праздничное обрядовое время родственно мифологическому и соответственно подобным же образом организовано: оно также циклично. [104] Вопрос о первичности мифа или обряда, не раз поднимавшийся в работах как советских, так и зарубежных ученых, вообще представляется искусственным: логичнее всего, пожалуй, рассматривать их в том идеологическом единстве, в котором они и существовали. Словесный и обрядовый тексты мифа в таком случае — два варианта его общественной реализации. Не противоречит, как кажется, такому методическому подходу предположение, что цикличность мифического времени (на более высоком таксономическом уровне, чем у отдельного текста) определяется — не генетически, а типологически — необходимо циклической организацией годичных календарных праздников.
104
О связи мифа и обряда см.: Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Весенние праздники. М., 1977 (далее — Весенние праздники), с. 7.
В историческом же линейном времени праздничные даты являют собой как бы разрывы, где время движется в другом направлении. Историческим изменениям праздник вроде бы не подвержен: из года в год он начинается с той же точки, что и прежде. Может забыться его первоначальный смысл, а форма останется та же. Вернее, праздничная форма в ходе истории изменяется — не может не изменяться, так как переменчивость феноменов исторически закономерна, а праздник есть также историческое явление. У него иная внутренняя организация, но как комплекс он несется в «потоке времени» и понемногу размывается. Все же скорость изменений у праздничных форм гораздо ниже, чем у форм быта, хозяйства, общественной организации. Потому и праздничные одежды старомодны либо вообще невозможны в «нормальной жизни» (ряжение); обряды, имитирующие трудовое действие, совершаются коллективно, хотя реальная работа давно уже — частное дело, и т. д. Праздник по сути своей архаичен, и смысл его существования — не в том, чтобы просто дать людям отдохнуть, а в том, чтобы позволить им немного задержаться, не превысить скорость прогресса, не оторваться от традиции. В празднике реализуется коллективная память. Недаром в античности сатурналии воспринимались как временный возврат золотого века. Недаром в сюжете праздников, посвященных историческим событиям, основное место занимает воспроизведение этих событий: мистерия, театральное действо, вербализованное воспоминание в речах и т. д.