Калитка счастья, или Спасайся кто может!
Шрифт:
— Да ведь хворь у меня не простая, а такая, что и сказать стыдно, — вздохнул парень и, поманив лесовиков к себе, точно хотел поведать им величайшую тайну, шёпотом произнёс:
— Горыныч я. Говорила мне сестрица Алёнушка: «Не пей, Иванушка, огненной воды, Горынычем станешь». Не послушался я сестрицу. Выпил огненной воды и вот — на тебе. Стал-таки Горынычем. Ох, и тяжко мне! Утром нечаянно на соседский двор дохнул — так сарай спалил. Теперь хоть не дыши вовсе. На селе меня сторонятся, говорят: «Пока не вылечишься, чтоб ноги твоей тут не было». А как лечиться?
— Погоди, а ты, случаем, не Иванушка ли будешь? — осенило Колоброда.
— Он самый, — кивнул Иван.
— Ну тогда мы знаем лекарство от твоего недуга, — обрадовался Колоброд.
— На пир надо идти, — подхватил Тюхтя, которому уже давно не терпелось перекусить.
— На какой ещё пир? — не понял Иван.
— Жениться тебе надо на царевне, что у Кощея взаперти сидит. Женишься — остепенишься. Хворь и пройдёт, — объяснил Мастеря.
— Да вы что?! Какая царевна?! Она же Яга. Я не дурачок, чтобы из-за Яги к Кощею на рожон лезть! Я себе на уме.
— Как?! Значит, ты жениться отказываешься?
— Наотрез. Уж лучше Горынычем быть, чем на всю жизнь ярмо на шею, — твёрдо сказал Иван.
— Тогда хотя бы кощееву смерть найди. Может, полегчает, — посоветовал Мастеря.
Иван задумался и, поиграв дубинкой, кивнул:
— Это лекарство по мне. Можно попробовать.
Дальше в путь отправились вместе. Иван усадил лесовиков на спину куроногого коня, а сам взял его под уздцы и пошёл рядом.
Глава 6. Избушка-золотой гребешок
Лес становился всё мрачнее. Тропа сузилась, а потом и вовсе затерялась в зарослях малины и крапивы. Продираясь сквозь бурелом, путники петляли меж поваленных стволов и колючих кустов, надеясь выбраться на просеку, поближе к человеческому жилью, но лишь глубже забредали в чащобу.
Мастеря приуныл. Он не привык сидеть сложа руки и без дела затосковал. Тюхте тоже было несладко и даже несолоно. Он с нежностью вспоминал то о чугунке каши, ожидавшем его дома в печи, то о кадке с хрустящими солёными огурчиками. Сейчас эта незатейливая еда казалась ему вкуснее любых заморских лакомств.
Лишь Колоброд выглядел довольным. Как истинного путешественника, его ничуть не огорчали дорожные неудобства. Он волчком вертелся в седле, стараясь ничего не упустить и запомнить как можно больше, чтобы потом описать всё подробно в путевых заметках.
Долго ли, коротко ли, но бурелом поредел. Сквозь просвет между деревьями что-то поблёскивало. Озадаченные путники ускорили шаг и скоро вышли к покосившейся избушке. Почерневшие от старости брёвна были покрыты мхом и плесенью. Прогнившая солома на крыше местами обвалилась, зато над печной трубой красовался великолепный гребешок из чистого золота. Он так блестел на солнце — хоть зажмуривайся. При виде такой диковинки путники ахнули.
— Станция Березайка. Кому надо — вылезай-ка, — объявил Иван. — Тут сделаем привал. Авось, хозяйка избушки поведает, где кощееву смерть искать. Она бабка ушлая. Наверняка знает.
— Правильно, а мы ей за это можем крышу подновить. Заделаем дыры, будет как новенькая, — оживился Мастеря.
— Погоди суетиться, — охладил его пыл Иван. — Сначала надо про дело вызнать.
Оглядев избёнку и не обнаружив дверей, он топнул ногой и зычно скомандовал:
— Избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом.
Но не тут-то было. Избушка перевалилась с боку на бок, встопорщила гребешок и обиженно проскрипела:
— Чай с тобой куриная слепота приключилась? Неужто думаешь, что я, почтенная избушка, перед тобой тут штопором вертеться буду? Говори без обиняков, зачем пожаловал? Дело пытаешь аль от дела лытаешь?
— Дело пытаю, — сказал Иван. — Хочу у хозяйки твоей разузнать, где кощееву смерть искать.
— Как же, узнаешь у неё! — фыркнула избушка. — Она целый день по лесу в ступе носится, пестом погоняет, помелом следы заметает, всех почём зря ругает. Знамо дело — Баба-Самобранка. Кроме бранных слов, от неё ничего не услышишь. Чу, кажется, хозяйка возвращается.
Из лесу донёсся неясный гул. Сначала едва уловимый, он усиливался с каждой минутой. Сухие листья зашуршали, деревья затрещали, и издалека донеслась отборная ругань:
— Ох уж я дознаюсь, какой негодяй из меня Самобранку сделал! Растопчу, проглочу, без соли слопаю!
Услышав эти слова, лесовички вдруг почувствовали, что очень соскучились по дому. У Мастери даже пропало желание чинить крышу, а у Тюхти — небывалое дело — пропал аппетит.
— По-моему, здесь нам делать нечего. Ничего путного мы тут не узнаем. Поехали дальше, — заторопился Колоброд.
— Ну уж нет! Сначала я с хозяйкой потолкую, — заупрямился Иван.
В этот момент по небу пролетела ступа. Лесовиков как ветром сдуло. Они кубарем скатились со спины коня и, притаившись в траве, стали ждать, что будет дальше. Ступа гулко стукнулась об землю и остановилась. Довольно резвая для своего возраста старуха вылезла наружу, повертела крючковатым носом и злобно проговорила:
— Никак поганым человеческим духом пахнет!
Увидев Ивана, бабка в сердцах ударила по ступе помелом:
— Ты зачем же явился, чурбан неотёсанный, пройдоха непуганный, осёл колченогий? Мой покой осмелился нарушить! Вот я тебе покажу, как в гости без приглашения захаживать! Я тебя обучу культурному обхождению, хвост собачий!
От такой брани даже у коня грива встала дыбом, однако Иван не растерялся. Он был тоже не лыком шит и, отвечая на приветствие, в долгу не остался:
— Ты как же гостей встречаешь, швабра старая? Ах ты щётка облезлая! Ты должна баньку истопить, меня напоить, накормить. А ты ерепенишься, плесень носатая.