Камбрийская сноровка

Коваленко Владимир Эдуардович

А так… Кадуаллон тоже сначала желал резать всех. Потом передумал. Но у Гулидиена задача сложней. Его предшественник лишь наказывал. Он — придет на новые земли править.

— Взять в плен весь народ? Женщины у саксов не воюют. И крестьяне. И дети… Их тоже пленить? И чем это отличается от рабства?

— Тем, что это состояние временное, — сказала Немайн.

Пенда кивнул.

— Нам нужно лет пять спокойствия. Потом им можно предложить либо оружие и гражданство — если поверим, либо место на корабле. Не продавать. Просто — вывезти.

Гулидиен приложился к кружке с кофе. Пробормотал:

— Остыло варево.

Откинулся на спинку стула, тот обиженно

скрипнул. Не помогло. Встал. Прошелся до стены и обратно. Уставился в переливчатые, морской синевы обои — в упор, словно на свете нет ничего интересней переплетения крашеных вайдой тканей. Наконец, отвернулся. Сел на место.

— Хорошо, — сказал. — Допустим, оставим мы саксов. Но даже проверенным в бою постоянно верить будет нельзя. Будут протаскивать на хлебные места родню, а там — бунтовать. Все саксонское завоевание началось с бунта наемников!

— У нас не будет наемников, — улыбнулся Пенда, — как и рабов. А людей на должности должен подбирать король. И те, кому он доверяет. Саксы они, англы или камбрийцы — не важно. И каков смысл бунтовать, если верных больше?

— Для того, чтобы поддержать иноземное вторжение. На континенте саксы еще остались! Да и кроме них есть кому… Да что там континент! Покажи слабину — и ирландцы полезут. Нет, я стою на своем. Высылка. Погрузить всех, отвезти на континент — и кончено!

Немайн морщится. Чуть заметно, но — есть. Да, она не только не римлянка, но и не камбрийка. Она била саксов–хвикке, и безжалостно гнала со своих земель — до тех пор, пока знала — побежденным есть куда идти. И без того потрепанный Уэссекс теперь вынужден кормить, кроме собственных жителей, еще и беженцев, среди которых женщин и детей куда больше, чем воинов. Расчет. Стратегема. Но и милость.

На такое способны римляне. Быть может, франки. И камбрийцы — только если враг не саксы!

— Если у нас будет пять лет, — говорит Немайн, — иноземное вторжение станет немыслимым. Если не займемся раздорами, а выстроим флот!

— Флот? — Гулидиен смеется, — Не здесь. Не в Океане! Поверь ирландцу, чей род сотни лет защищал земли Камбрии от пиратов. Океан — не река. Даже не ласковое море вроде Римского. Корабли не могут держаться в плавании в любую погоду и патрулировать — как всадники по суше, как корабли же — но по реке. Тот, кто желает сделать набег, всегда улучит момент! Мы чем держимся? Океанские пираты — как коршун, таскающий кур. Перехватить его нельзя. Отпугнуть — не всегда удается. Верней всего — добраться до гнезда, разорить притон.

— Ты прав. Но…

Немайн чуть прикрыла глаза. Явно читает с невидимого свитка.

«Надо сказать, что их собственные корабли были следующим образом построены и снаряжены: их киль был несколько более плоским, чтобы было легче справляться с мелями и отливами; носы, а равно и кормы были целиком сделаны из дуба, чтобы выносить какие угодно удары волн и повреждения; рёбра корабля были внизу связаны балками в фут толщиной и скреплены гвоздями в палец толщиной; якоря укреплялись не канатами, но железными цепями; вместо парусов была грубая или же тонкая дубленая кожа, может быть, по недостатку льна и неумению употреблять его в дело, а еще вероятнее потому, что полотняные паруса представлялись недостаточными для того, чтобы выдерживать сильные бури и порывистые ветры Океана и управлять такими тяжелыми кораблями. И вот когда наш флот сталкивался с этими судами, то он брал верх единственно быстротой хода и работой гребцов, а во всем остальном галльские корабли удобнее приспособлены к местным условиям и к борьбе с бурями. И действительно, наши суда не могли им вредить своими носами (до

такой степени они были прочными); вследствие их высоты нелегко было их обстреливать; по той же причине не очень удобно было захватывать их баграми. Сверх того, когда начинал свирепеть ветер, и они все–таки пускались в море, им было легче переносить бурю и безопаснее держаться на мели, а когда их захватывал отлив, им нечего было бояться скал и рифов. Наоборот, все подобные неожиданности были очень опасны для наших судов…»

Гулидиен вскинул руки, словно прося пощады.

— Остановись, вечная. Что ты «Записки о галльской войне» на память знаешь, я понял. Но что ты хочешь этим сказать?

— Что если древние венеты могли построить корабли, способные держаться в океане при всякой погоде и биться с галерами, мы тем более на это способны. Флот станет деревянной стеной крепости Британия… Какое вторжение будет иметь успех, если в море ждет храбрый флот, а на берегу — сильное ополчение?

— Бывает все… Я предлагаю — выслать всех. Через пять лет, когда армия освободится.

— Нарушить слово? — спросила Немайн, — Предательства — без меня.

— Саксы дадут повод, — пожал плечами Гулидиен, — предательство в их натуре. Пенда, свояк мой, в этом уже вполне убедился. Ведь так?

Мерсиец вспомнил изуродованное лицо сестры — и чуть не сказал: «Да». Пришла пора и ему встать, измерить комнату шагами — от стола до стены и обратно. Облокотиться на спинку стула. И сказать — правду.

— Простые саксы умеют быть верными. В Мерсии треть народа — саксы! Я своими глазами видел, как саксы–дружинники искали смерти, потому что не желали жить после гибели вождя — англа или даже элметца. Я своими руками закрывал глаза тем, кто умер — закрыв меня собой. В битве, в которой за спиной у нас был населенный бриттами город. Город, которым теперь правит мой сын и муж твоей сестры… Племя саксов подгнило, но народы, как рыбины — гниют с головы. Мы снесем лососю голову. Этого хватит, даже в Уэссексе. В Нортумбрии вовсе англов больше, чем саксов. А я, если помнишь, англ.

— Но королям, элдорсменам, даже иным тенам… — Гулидиен угрожающе наклонил голову — а ведь уступил! Так же, как когда–то Кадуаллон. Что не помешало нортумбрийским монахам записать: «Пенда и Кадуаллон, язычник и полухристианин прошлись по земле, перебив всех людей… кроме подлых.» Для нортумбрийских королей и вельмож собственные крестьяне и ремесленники — люди подлые. Они это знают. Знают и то, что в Мерсии отношение иное… многие ли захотят отправиться в изгнание, а не купить верностью расположение новых королей?

Сида–августа кивает.

— Решили, — говорит, — идем дальше.

Дальше — выбор главного удара. На юг, в Уэссекс, топить горе Пенды в черной крови врагов? Жажда мести — дурной советчик. На север, в Нортумбрию, по стопам Кадуаллона? Увы, тот плохо кончил…

— Король Нортумбрии Освиу — англ, как и я, — сообщил Пенда, — и тоже умеет находить себе друзей. Только подобное тянет к подобному: я заключил союз с благородными людьми и сидами….

— Я — человек! — вставила Немайн.

Пенда не прервался.

— … он — с пиратами Улада и Дал–Риады. Женился, подписал договор… Немайн, что с тобой?

Чужая память… Порт Хейшем — как раз бывшая Нортумбрия, передышка после ликвидации крупного разлива нефти. Местный музей, чужая временная экспозиция. Пожелтевшая страница телячьей кожи. Почему она не забыта? У инженера из будущего абсолютной памяти не было! Но вот они, строки, перед глазами!

«Королевство Дал–Риада обязуется в случае войны выставить на помощь королевству Нортумбрии следующие силы: