Каменка
Шрифт:
«Экіе трусы! подумалъ онъ:- тни своей боятся…. А это такой милый, дльный человкъ….»
— Оставимъ другъ друга обманывать, — сказалъ онъ вдругъ, протянувъ гостю отъ всего сердца руку: вижу, мы союзники. Будемъ братьями общаго дла.
Вадковскій и Шервудъ чокнулись рюмками.
— Что новаго въ Каменк? — спросилъ Вадковскій: что предпринимаютъ дорогіе товарищи и вашъ новый, смлый Вашингтонъ?
— Вашингтонъ? — проговорилъ гость: ошибаетесь. Пестель мтитъ въ Кромвели, въ Наполеоны.
— Ой-ли?
Гость засыпалъ анекдотами. Чего онъ только по этой части не зналъ, а еще боле не придумалъ. Чувствительный, смшливый и простодушный Вадковскій,
— И все Аракчеевъ! все онъ! — твердилъ, охмлвъ, въ искреннемъ негодованіи, быстроглазый, миловидный и съ чернымъ, распомаженнымъ и завитымъ въ колечко хохолкомъ, Вадковскій.
— И нтъ кары на этого злаго, жаднаго и ядовитаго паука! поддакнулъ, съ англійскимъ ругательствомъ, Шервудъ.
— Найдется! и скоро! — многозначительно качнувъ головой, проговорилъ Вадковскій: здсь въ Ахтырк, скажу вамъ, намъ не сочувствуютъ, все спитъ и даже враждебно смотрятъ на насъ…. но мы имъ предпишемъ, ихъ вразумимъ!
Еще перекинулись словами.
— Я вижу, дорогой товарищъ, — сказалъ, пошатываясь, Вадковскій: вы не знаете всхъ нашихъ членовъ…. я васъ удивлю…. таковъ мой нравъ…. Я васъ принимаю въ бояре, — и, въ знакъ моего къ вамъ доврія, извольте…. готовъ вамъ сообщить даже списокъ всего нашего союза….
— Очень благодаренъ…. позволите списать? я возвращу его черезъ часъ.
— Сдлайте одолженіе, — отвтилъ Вадковскій, окончательно забывъ предостереженіе Булгари: долго-ли пробудете въ Ахтырк?
— Надо кончить порученное дло; ду сегодня.
Списокъ былъ въ тотъ же день возвращенъ Вадковскому.
На обратномъ пути въ полкъ, Шервудъ остановился ночевать въ Богодухов, заперся на постояломъ двор и сталъ что-то писать. Онъ писалъ всю ночь, разрывая въ клочки бумагу, ходя по комнат и опять садясь въ столу. На другой день отсюда отходила почта въ Харьковъ и дале на сверъ. Шервудъ утромъ написанное запечаталъ въ большой, форменный пакетъ, сунулъ его на грудъ, подъ мундиръ, застегнулся, сжегъ черновые наброски и пошелъ на почту.
Это было въ половин августа.
День стоялъ сухой, съ знойнымъ втромъ. Пыль носилась клубами по улицамъ бднаго, соломой крытаго городка, разбросаннаго по песчанымъ болотамъ и буграмъ. Истомленный тряской на перекладной и безсонной ночью, проголодавшійся и мучимый сомнніями, Шервудъ сумрачно шагалъ вдоль пустынныхъ заборовъ. Усталыя ноги, въ побурвшихъ, жавшихъ сапогахъ, вязли въ песк. Улицы были пусты. Свиньи хрюкали изъ грязныхъ лужъ, перескавшихъ дворы и улицы. Полунагіе и грязные ребятишки валялись подъ воротами, швыряя въ прохожаго комками навоза. Шервудъ остановился, прикрикнулъ, даже погнался было за оборваннымъ, шершавымъ мальчуганомъ. У кабака онъ встртилъ пьянаго, сдаго мщанина, шедшаго подъ руку съ пьяною бабой и оравшаго псню на всю улицу. — «И этимъ гражданамъ они затяли свободу, права!» трясясь отъ злости, подумалъ Шервудъ, отирая потное лицо. Онъ добрелъ до почтовой конторы, у которой уже стояла телга, запряженная тройкой исхудалыхъ клячъ. Толстый и заспанный почтмейстеръ принялъ поданный ему пакетъ. Прочтя на немъ надпись, онъ удивленно поднялъ глаза на Шервуда.
— Это ваше? — спросилъ онъ, вертя въ рукахъ пакетъ.
— Такъ точно…. прошеніе о пособіи, заболлъ дорогою….
Почтмейстеръ вынулъ табакерку, опять взглянулъ на подателя, понюхалъ табаку, со вздохомъ приложилъ къ пакету печать и бросилъ его въ почтовую сумку.
Шервудъ вышелъ и сталъ на сосднемъ перекрестк. Изъ-за забора онъ видлъ, какъ вынесли сумку, какъ подтянутый ремнемъ почтальонъ слъ, и тройка помчалась, поднимая клубы пыли. За спинку телги ухватился и повисъ, въ изорванной рубашенк, мальчикъ; на толчк его сбросило лицомъ въ грязь. «Не удержишь! по дломъ!» — усмхнулся искривлённою улыбкою Шервудъ: «т также думали остановить то грозное и имъ ненавистное чудовище».
На пакет была надпись: «Новгородской губерніи, въ село Грузино, графу Алексю Андреевичу Аракчееву, въ собственныя руки».
Вадковскій, по отъзд Шервуда, опомнился, что погорячился и былъ черезъ-чуръ откровененъ съ гостемъ. Онъ старался оправдаться въ собственныхъ мысляхъ: одиночество, скука, завтраки съ возліяніями…. — «Экіе мы ребята, право!.. понравился, и я принялъ его въ общество» — разсуждалъ онъ: «меня увлекъ его характеръ, вообще англійскій, — непоколебимый и полный чести (imbu d'honneur — досказалъ онъ себ по французски). Онъ съ виду холоденъ, но исполненъ горячей преданности и способенъ оказать важныя услуги нашему семейству. Если я преступилъ свои права, пусть ихъ отнимутъ у меня, такъ имъ и напишу, но пусть ихъ отдадутъ, для пользы дла, Шервуду».
Въ то время, когда изъ Богодухова было послано письмо Шервуда Аракчееву, Пестель съ Сергемъ Муравьевымъ-Апостоломъ возвращался съ послдняго, въ то лто, създа изъ Камеики. Оба они были скучны. Легкая внская коляска Пестеля мягко катилась по зеленымъ полямъ. Сытая четверня полковыхъ саврасовъ бжала бодро. Бубенчики пріятно позванивали.
— Какъ твои стихи? — задумчиво спросилъ товарища Пестель: ну т, что ты, помнишь, написалъ въ Каменк? Скажи еще разъ; я такъ ихъ люблю….
Неразговорчивый и робкій, нжный нравомъ, Сергй Ивановичъ Муравьевъ помедлилъ, слегка покраснлъ и негромко, съ чувствомъ, прочелъ желаемое шестистишіе:
«Je passerai sur cette terre, Toujours r^eveur et solitaire, Sans que personne m'ait connu. Ее n'est qu' `a la fin de ma carri`ere, Que par un grand trait de lumi`ere On verra ce qu' on а perdu….»— Превосходно и врно! — сказалъ Пестель: это напоминаетъ Ламартина…. Ты въ душ поэтъ…. Врно выразился…. вс мы одинокіе, неизвстные міру мечтатели, и только потомство намъ произнесетъ врный судъ….
Путники нкоторое время прохали молча. Солнце клонилось къ закату. Душистая, вечерняя мгла понемногу застилала желтющія украинскія степи. Безчисленные кузнечики стрекотали въ трав, заглушая бубенчики лошадей.
Пестель сообщилъ, что, въ бытность въ Петербург, онъ навстилъ сочлена по союзу, Анненкова, который собирается жениться на красавиц Жюстин.
— Ты не повришь, какъ счастливы эти голубки! — сказалъ Пестель: глядя на нихъ, я мыслилъ, — когда же кончатся наши бури?
Муравьевъ, слушая товарища, задумался о сватовств Мишеля. Его сердце невольно сжималось, при мысли: угадываетъ-ли возлюбленная этого горячаго и безразсудно-смлаго мальчика, принятаго имъ въ члены и наконецъ въ бояре, какая судьба можетъ его ждать и ему грозить?