Каменка
Шрифт:
Чтеніе обширнаго, политико-юридическаго трактата было кончено. Его составитель попросилъ высказаться о своемъ многолтнемъ труд и, на два-три замчанія, перебивъ другихъ, заговорилъ самъ.
— Я никому въ жизни не желалъ зла, — сказалъ, между прочимъ, Пестель: ни къ кому не питалъ ненависти и ни съ кмъ не былъ жестокъ…. Я бы желалъ, чтобы мои мысли привились мирно къ каждому, чтобъ он были приняты добровольно и безъ потрясеній. Вы, добрые товарищи, помогите мн въ томъ….
«И какъ это ясно и просто!» разсуждалъ Мишель, понявъ то неотразимое и сильное вліяніе, какимъ Пестель пользовался въ сред союза. Умно и дльно, по его мннію, говорили относительно прочитаннаго Юшневскій и Муравьевъ, Волконскій,
— Мы не ищемъ потрясеній, — говорилъ тогда Пестель: наше стремленіе исподоволь подготовить, воспитать, своимъ примромъ пересоздать общество…. Становясь на разныя поприща, будемъ лучшими, надежными людьми и вызовемъ къ длу такихъ же, другихъ….
Любуясь его голосомъ, смлымъ и яснымъ изложеніемъ задушевныхъ мыслей, Мишель невольно тогда вспоминалъ отзывы товарищей о суровомъ, почти отшельническомъ образ жизни Пестеля, о его богатой, классической библіотек, о заваленномъ бумагами и книгами рабочемъ стол и о его упорномъ, безпрерывномъ труд. И ему становилось понятно, почему сухой, положительный и степенный Пестель врилъ въ свои, казалось, неосуществимые выводы и мечты, какъ въ строго-доказанную, математическую истину.
— Мы воздухъ, нервы народа! выразился, между прочимъ, Пестель.
— Свточи! — съ жаромъ прибавилъ Юшневскій: насъ оцнятъ, особенно, Павелъ Ивановичъ, васъ….
Одно поражало Мишеля. Нкоторые изъ сочленовъ въ глаза Пестелю говорили одно пріятное, согласное съ его мнніями, и рдко ему противорчили, а въ его отсутствіи не только оспаривали его философскіе, казалось, неопровержимые доводы, но говорили о немъ съ нерасположеніемъ, порочили его мры и тайкомъ издвались надъ нимъ. Отъ него, какъ, напримръ, на московскомъ създ, даже просто хотли избавиться. По слухамъ, и Пушкинъ отзывался о Пестел не-ладно. — «Не нравится мн этотъ сухой, философскій умъ,» — будто бы онъ сказалъ про него: «и я бы съ нимъ не сошелся никогда; умомъ я тоже матеріалистъ, но сердце противъ него….»
Самый проектъ уравненія крестьянъ съ прочими гражданами, составленный Пестелемъ, многіе изъ членовъ общества, особенно титулованные богачи, находили разорительнымъ для страны и невозможнымъ.
— Такъ быстро! это нелпость! по крайней мр, десять или двнадцать лтъ переходной барщины! — говорили нкоторые, забывъ, что по этому предмету повторяли мнніе динабургскихъ дворянъ, одобрявшееся, по слухамъ, тмъ же, ненавистнымъ имъ, Аракчеевымъ.
Даже силу вліянія Пестеля на нкоторыхъ изъ членовъ союза, въ томъ числ на близкаго ему Сергя Муравьева-Апостола, въ сред союза объясняли постороннею причиной, а именно месмеризмомъ. Какъ многіе тогда, волтерьянецъ и энциклопедистъ, Муравьевъ былъ, по словамъ нкоторыхъ, не чуждъ мистическихъ увлеченій. Онъ, между прочимъ, врилъ в какую-то модную гадальщицу, близкую кругу Татариновой, которая ему предсказала «высокую будущность». Поклонникъ Канта и Руссо, Пестель въ глубин души былъ также мистикомъ и, несмотря на свой матеріализмъ, не въ шутку считалъ себя одареннымъ силой месмеризма. Онъ допускалъ сродство душъ и ясновидніе и, подъ глубокой тайной, въ домашнемъ кругу, занимался магнетизированіемъ двухъ-трехъ изъ близкихъ друзей, въ томъ числ Муравьева. На этихъ усыпленіяхъ, по слухамъ, онъ проврялъ важнйшія изъ предположенныхъ мръ и будто бы узнавалъ чрезвычайныя указанія о будущемъ.
Мишель наконецъ услышалъ о своемъ предсдател и такое выраженіе одного сочлена: «Нашъ вождь — невозможный самолюбецъ и деспотъ…. онъ ищетъ покорныхъ сеидовъ, слугъ, а не преданныхъ друзей.»
«Зависть, соперничество» — мыслилъ Мишель, разбирая въ ум мннія товарищей: «увы! недоброжелательство вкрадывается и въ нашу возвышенную среду…. Что за причина? Павелъ Ивановичъ первый ясно и твердо опредлилъ нашу сокровенную, высокую цль и, кажется, неуклонно къ ней ведетъ. Все должно объясниться. Въ Каменк назначены създы южныхъ управъ. Тамъ все узнаю….»
Мишель постилъ Каменку.
Это было въ август 1825 года. Незадолго передъ тмъ, навстивъ свою невсту, Мишель побывалъ въ Кіев и отъ тамошнихъ членовъ узналъ, что ихъ союзъ открылъ существованіе двухъ другихъ тайныхъ обществъ:- «Соединенныхъ славянъ» и «Варшавскаго патріотическаго». Славяне тотчасъ слились съ союзомъ. Польское общество колебалось. Здсь были громкія имена: князь Яблоновскій, графъ Солтыкъ, писатель Лелевель и членъ другаго, виленскаго общества «иларетовъ» — Мицкевичъ.
Патріоты-поляки, на первыхъ же совщаніяхъ съ русскими, основой общаго согласія выставили возвратъ Польш границъ втораго раздла, и самую подчиненность польскихъ земель Россіи желали отдать на свободное ршеніе своихъ губерній. Въ этихъ переговорахъ участвовалъ и Мишель.
— Никогда! — вскрикнулъ, услышавъ о польскихъ требованіяхъ, Пестель: Россія должна быть нераздльна и сильна.
Мишель также съ этой поры сталъ за нераздльность Россіи.
Вс знали, что Пестель, изъ-за этого вопроса, недавно здилъ въ Петербургъ, гд между прочимъ долженъ былъ провдать о дятельности сверныхъ членовъ, и что теперь онъ былъ подъ Кіевомъ, на личномъ и окончательномъ свиданіи съ польскимъ уполномоченнымъ, Яблоновскимъ. Въ Каменк нетерпливо ждали его, съ отчетомъ объ этомъ свиданіи.
— Да не махнулъ-ли нашъ президентъ опять на сверъ? — сказалъ гостямъ Василій Львовичъ: а то, пожалуй, захалъ опять на отдыхъ въ свое поэтическое Mon Bassy….
Такъ самъ Пестель называлъ, въ шутку и въ память «M'editations po'etiques» Ламартина, — Васильево, небогатую и глухую смоленскую деревушку своей матери, гд старикъ Пестель, нкогда грозный и неподкупный генералъ-губернаторъ Сибири, проживалъ теперь въ отставк, въ долгахъ и всми забытый. Между членами союза ходила молва, что въ Васильев есть озеро, а на озер укромный, зеленый островокъ, и будто Павелъ Иванычъ, этотъ новый русскій Вашингтонъ, какъ называли тогда Пестеля, навщая родителей, любилъ уединяться на этомъ островк, мечтая о будущемъ пересозданіи Россіи, и даже, какъ увряли, писалъ французскіе стихи.
— Этакъ онъ своего соперника, Рылева, заткнётъ за поясъ! — говорили злые языки.
— Неронъ тоже служилъ музамъ, — прибавляли завистники.
Вс эти толки сильно смущали и бсили Мишедя, и онъ, съ неописанною радостью, узналъ, что въ «одну изъ субботъ» Пестель наконецъ явится на създъ въ Каменку, съ послднимъ, ршительнымъ словомъ поляковъ.
Пестель пріхалъ.
Члены тульчинской, васильковской и каменской управъ были въ сбор. Субботнія засданія, по обычаю, происходили въ кабинет Василія Львовича Давыдова. Александръ Львовичъ уже нсколько недль отсутствовалъ по дламъ другаго имнія. Женская часть общества Каменки не подозрвала причины этихъ създовъ. Гости Василія Львовича являлись, какъ бы на отдыхъ, въ конц недли, присутствовали при общемъ ча и ужин, бесдовали въ кабинет хозяина или на верху, и на другой день. посл завтрака или обда, разъзжались.
Мишелю отводили на верху ту комнату, гд, четыре года назадъ, гостилъ Пушкинъ, нын находившійся въ ссылк, въ псковской деревн родителей. Изъ оконъ этой комнаты, обращенной въ тнистый, теперь роскошно-зеленющій садъ, Мишель, въ безсонныя ночи, мечтая о Ракитномъ и о своей невст, прислушивался къ шуму мельничныхъ колесъ, на Тясмин, но он молчали.
— Что съ вашей мельницей? — спросилъ онъ какъ-то Василія Львовича.
— Старый мельникъ умеръ, — отвтилъ тотъ: колеса и весь ходъ разстроились, теперь ее починяетъ англичанинъ-механикъ.