Каменка
Шрифт:
— Откуда взяли?
— Гревсъ присладъ изъ Новомиргорода…. умлый и способный — изъ вольноопредляющихся солдатъ.
Въ одинъ изъ пріздовъ, гуляя по саду, Мишель увидлъ этого воина-механика и сперва не обратилъ на него особаго вниманія: солдатъ, какъ солдатъ, вжливый, приличный, въ бломъ кител, съ унтеръ-офицерскими погонами, и въ блой же, безъ козырька, на-бекрень, фуражк. Встртясь съ офицеромъ, солдатъ снялъ фуражку и, вытянувшись во фронтъ, прижался къ дереву, пока тотъ, кивнувъ ему, прошелъ мимо. Въ другой разъ Мишель замтилъ этого механика во двор, черезъ который тотъ несъ въ кузницу какую-то желзную, мельничную вещь. Теперь онъ его разглядлъ лучше. Механикъ былъ, въ полномъ смысл, красавецъ, — англійскаго образца: блолицый, сильный и статный, съ рыжеватымъ отливомъ густыхъ, коротко-остриженныхъ
Женской части общества Каменки этотъ механикъ, оказавшійся образованнымъ человкомъ и даже любящимъ музыку, былъ знакомъ. Онъ починялъ хозяйкамъ замочки къ ридикюлямъ, выпиливалъ тамбурныя иголки и вязальные крючки, склеивалъ дтямъ игрушки, и вообще оказывалъ разныя услуги, за что бывалъ приглашаемъ, на женскую половину, къ чаю и кофе.
Мужчины, толкуя въ своихъ совщаніяхъ о міровыхъ задачахъ, о пересозданіи человчества вообще и родины въ особенности, кром озабоченнаго длами хозяина и случайно Мишеля, даже не подозрвали о существованіи этого лица въ Каменк. А между тмъ, въ крошечномъ флигельк, скрытомъ подъ тнистыми грабами, на заднемъ черномъ двор, переживались, какъ и въ сокровенныхъ бесдахъ большаго дома Каменки, такія острыя, жгучія думы….
Мишель, въ послднее время, невольно задумываясь о своемъ положеніи, старался быть съ виду покойнымъ, не мыслить ни о чемъ мрачномъ. Онъ понималъ, какая страшная опасность грозила ему; видлъ, что все, чмъ отнын его манила жизнь, можетъ нежданно, какъ и самъ онъ, погибнуть, и отгонялъ эти сужденія. Въ собраніяхъ онъ особенно выдлялся, сыпалъ смлыми до крайности словами, предлагалъ дерзкія, безумныя мры. Его разсянно слушали. Вс ждали инаго, боле призваннаго голоса.
У невсты Мишеля въ Петербург жила пріятельница, ея бывшая гувернантка, француженка Жюстина Гёбль. Дочь убитаго испанскими гверильясами полковника, Жюстина теперь содержала въ столиц швейный магазинъ и также собиралась выйти за мужъ за члена союза, знакомаго Мишелю, кавалергардскаго поручика Анненнока. Пріятельницы дружно и весело переписывались, вовсе не думая ни о чемъ печальномъ, тяжеломъ и грозномъ.
— Какъ зовутъ вашего механика? — спросилъ однажды Мишель Василія Львовича.
— На что вамъ?
— Вещь одна распаялась…. онъ суметъ починить.
— Иванъ Иванычъ Шервудъ.
IV
Джонъ Шервудъ, или, какъ его называли въ Россіи, Иванъ Иванычъ Шервудъ, былъ сыномъ извстнаго англичанина-механика, вызваннаго въ Россію при Павл, для устройства обширныхъ, суконныхъ фабрикъ, въ сел Старой Купавн, въ богородицкомъ узд, близъ Москвы. Управляя купавинскими фабриками, отецъ Шервуда обогатился, нажилъ нсколько домовъ въ Москв и далъ отличное, съ техническою практикой, воспитаніе своимъ сыновьямъ. Счастье Шервудамъ измнило. Ссора съ властями повела въ возбужденію слдствія, потомъ суда. Старикъ Шервудъ потерялъ мсто. Его дома были описаны, забракованный суконный товаръ опечатанъ, испортился въ фабричныхъ складахъ и проданъ потомъ за ничто. Шервуды обднли, впали въ нищету. Старшіе сыновья фабриканта кое-какъ пристроились на чужихъ заводахъ, Младшій — Джонъ сперва работалъ у мелкихъ ремесленниковъ, потомъ пытался поступить въ военную службу, но безъ связей ничего не добился и, чуть не побираясь милостыней, шатался безъ дла по Москв.
Однажды, въ то голодное, тяжелое время, онъ зашелъ къ земляку, московскому шорному торговцу. Къ лавк шестерней, въ богатой карет, подъхалъ пожилой помщикъ. Купивъ два женскихъ сдла, онъ, при выход, какъ бы что-то вспомнивъ, потеръ лобъ и спросилъ купца: нтъ-ли, между его земляками, образованнаго и способнаго человка, который могъ бы давать его дтямъ уроки англійскаго языка? Шервудъ не вытерплъ. Видя, что его землякъ молчитъ, онъ самъ предложилъ незнакомцу свои услуги. Помщикъ взглянулъ на купца. Этотъ поддержалъ Шервуда, сказавъ, что молодой человкъ, кром природнаго англійскаго и французскаго языковъ, хорошо знаетъ также нмецкій и нсколько музыку. Помщикъ сдлалъ по англійски нсколько вопросовъ молодому человку, объявилъ свои условія и далъ визитную карточку. Шервудъ, узнавъ отъ купца, что это былъ извстный богачъ Ушаковъ, на другой день простился съ родителями, уложилъ свой убогій чемоданчикъ и, явился къ Ушакову, ухалъ съ нимъ въ его смоленское помстье.
Шервудъ въ послдствіи, и теперь въ Каменк, часто вспоминалъ эту дорогу, пріздъ въ большой и роскошный, барскій домъ, толпу слугъ и двухъ красивыхъ, взрослыхъ дочерей помщика, которыя съ любовью бросились на встрчу отцу. Баринъ отрекомендовалъ сиротамъ-дочерямъ и ихъ надзирательниц, пожилой экономк-француженк, новаго преподавателя. Дворецкій указалъ Шервуду помщеніе недавно уволеннаго французскаго учителя. Уроки англійскаго языка начались успшно. Ретивый наставникъ былъ обворожительно-услужливъ. За англійскимъ, начались упражненія въ нмецкомъ язйк, а по временамъ и игра въ четыре руки на фортепьяно. Учитель, попавъ въ теплый уголъ, на сытый, даже роскошный столъ, обзавелся изъ перваго жалованья приличнымъ, моднымъ платьемъ. Двицы были очень любезны и внимательны, особенно младшая, живая и рзвая, почти ребенокъ.
Надзирательница-экономка, страдавшая то нервами, то флюсомъ, боле сидла въ своей комнат. Ученицы во время уроковъ говорили съ преподавателемъ на язык, непонятномъ для нея и прочей прислуги. Отецъ былъ занятъ хозяйствомъ, выздами въ гости и охотой.
Прошелъ годъ. Шервудъ влюбился въ младшую ученицу. Послдняя страстно увлеклась красивымъ и угодливымъ наставникомъ.
Деревенская скука и глушь, отсутствіе надзора рано умершей матери и доврчивость наемной приставницы сдлали свое дло. Сперва робкія, письменныя признанія, вздохи, полуслова, потомъ прогулки въ поле, встрчи въ саду….
«Увлеклись и забылись!» — сказалъ себ однажды, въ оправданіе, Шервудъ, когда уже было поздно. Что предпринять? Какъ и чмъ спастись? Медлить было нельзя. Ни отецъ, ни старшая сестра и никто въ дом пока еще не подозрвали ничего. «Ужасъ! Что, если догадаются?» мыслилъ онъ: «ей-ли быть за мною, за ничтожнымъ, наемнымъ учителемъ, почти слугой? Никогда…. Отецъ не вытерпитъ, не снесетъ позора. Изъ своихъ рукъ убьетъ меня и ее…. Пока есть время, надо найти средство, скрыться куда-нибудь, бжать»….
Шервудъ обдумалъ ршеніе. Бракъ былъ возможенъ только съ ровней. Онъ ршилъ поступить въ военную службу, поскоре добиться офицерскаго званія и тогда искать руки двушки. Строя радужныя грезы, полные надеждъ, они простились. Шервудъ сослался на домашнія обстоятельства, сказалъ отцу двушки, что перемняетъ родъ занятій, попросилъ у него разсчета и ухалъ.
Какъ иностранецъ и сынъ разночинца, Шервудъ могъ опредлиться въ армію только простымъ рядовымъ. Онъ придумалъ другое средство: поступилъ опять учителемъ къ дтямъ извстнаго, со связями, генерала Стааля, и снискалъ его расположеніе. Воспользовавшись поздкой генерала по дламъ въ Одессу, онъ въ Елисаветград обратился къ нему съ просьбой, помочь ему, для поступленія вольноопредляющимся въ новомиргородскій уданскій волкъ. Командиръ полка Гревсъ былъ друженъ съ Стаалемъ, и Шервуда вскор приняли, на тогдашнихъ правахъ — двнадцати-лтней выслуги на офицерскій чинъ.
Двнадцать лтъ солдатской, жесткой лямки! — да это цлая вчность для самолюбиваго и избалованнаго въ дтств человка, который еще недавно вкушалъ спокойную и такъ хорошо обставленную жизнь иностранца-учителя въ богатыхъ, барскихъ домахъ. Шервудъ подумалъ:
— Ну, для меня будетъ исключеніе; очевидно, примутъ во вниманіе мою недюжинную образованность, знаніе приличій и вншній лоскъ. Двнадцать лтъ выслуги писаны для другихъ; меня скоро замтятъ, оцнятъ и отличатъ.
Но тянулись недли, мсяцы; прошелъ годъ, другой и третій. Шервуда не замчали. Онъ съ трудомъ, въ конц долгихъ усилій, добился одного:- изъ фронта, узнавъ его грамотность и хорошій почеркъ, его взяли писаремъ въ канцелярію полковаго комитета. Всти изъ Смоленской губерніи приходили рдко, а вскор и вовсе прекратились. Переписка шла черезъ экономку, которую теперь, очевидно, разсчитали. Изъ Москвы отъ родителей шли нерадостныя извстія: та же безпомощность, т же горе и нищета. А тутъ еще строгое и требовательное начальство, вчное корпніе въ душной комнат, съ перомъ, и ни проблеска лучшихъ надеждъ.