Каменная пациентка
Шрифт:
– Как дела у Хонор?
– Тоже все ровно, более-менее. Трудится, чтобы получить Би-Эй. – Как только я это произношу, то понимаю, что аббревиатура, означающая степень бакалавра, до него не дойдет, однако объяснять было бы снисхождением. – Голдсмит-колледж, в Южном Лондоне. Она делает инсталляции из татуированных кусочков кожи. По крайней мере, пока она протыкает иголкой старую кожаную сумку, она не режет себя. Колетта сказала тебе, что она была в «Лиственнице»?
Джесс кивает. Мне не нужно объяснять ему, что такое «Лиственница». Это нечто вроде монастыря или реабилитационного центра; название, понятное
– У нее было несколько ужасных лет, но ее новое лекарство, кажется, ей подходит, и она уже шесть месяцев без рецидива, так что…
Лифт выпускает нас в сверкающий коридор. Джесс выходит первым.
– О, это великолепно, – говорит он, хотя и неясно, какое именно достижение он имеет в виду. – Хорошая девочка. А как поживает То, Что Я Зову Сэмом?
Джесс придумал это прозвище после того, как увидел сборники хитов на компакт-дисках в моем бардачке – «То, Что Я Зову Настоящей Музыкой». Сэм покупает их вместо оригинальных альбомов. Он обычно говорит: «Чтобы быть на одной волне с молодежью», когда объясняет эту привычку. Я обдаю Джесса холодом презрения:
– Сэм в порядке. – Я не упоминаю ни о строительстве школы, ни о прошлогодней награде.
– Дай-ка мне сориентироваться… Это какая вообще сторона – мужская или женская?
Я смотрю на него во все глаза:
– Ты серьезно? – Не могу поверить, что схема этого здания не отпечаталась в его мозгу так же, как и в моем. Мысль о провалах в памяти Джесса должна бы утешить меня, но нет. Мне нужно, чтобы он меня помнил.
Он смотрит в окно.
– Отсюда видны домики. Это значит, здесь должен был раньше находиться изолятор, в котором… – Его улыбка постепенно превращается в похотливую, и я возвращаю ему ее облегченную версию, стремясь похоронить плохие воспоминания под хорошими.
Когда Джесс наконец перешагивает порог квартиры, то среди высоких потолков и всего этого неброского шика словно теряет пару дюймов своего роста. Квартира с головой выдает мое богатство, как если бы внезапно из лейки душа потекло жидкое золото.
– И это даже не твой основной дом… Кровь и преисподняя, малышка!
Это лишь малая видимая часть бушующих в нем эмоций, и хотя фраза, видимо, должна выражать одобрение, я чувствую себя будто припавшей на задние лапки.
– Присаживайся, – говорю я. – Давай я принесу тебе выпить.
Диван поглощает Джесса целиком. Из его джинсов вываливается телефон – древняя модель «Нокиа» из первого фильма «Матрица», которую Хонор всеми правдами и неправдами мечтает заполучить.
– Чертова хреновина, – ворчит Джесс, запихивая ее обратно в задний карман.
– Это настоящий музейный экспонат. У тебя есть смартфон?
– Не нужен, – отвечает он. – Мне вполне достаточно выглянуть в окно вместо того, чтобы пялиться в экран целыми днями. Я не могу заставить своих детей посмотреть мне в глаза из-за этих штук.
– Вполне справедливо. – Мне интересно, пошло ли бы у нас все по-другому, если бы в нашем детстве Интернет всегда был под рукой. Полустершиеся подростковые переживания, по большей части скука, любопытство, наивность – вот что у нас было. Однако это нас не оправдывает. Ничто не может оправдать нас.
– Чай? –
– Ладно, «Старбакс», притормози-ка. Есть баночное пиво?
– Есть бутылочное. – Я показываю ему бутылки, выстроившиеся на дверце холодильника, словно игрушечные солдаты. Джесс берет две, открывает первую не замеченной мной ранее открывалкой, прикрепленной к стене, и в два глотка высасывает всю ее один. Он смотрит на этикетку.
– Так вы действительно миллионеры теперь, выходит?
И тут я лгу; настоящей ложью, но только чтобы спасти его гордость:
– Мы это просто арендуем.
Его щеки теряют румянец. Что я такого сказала? Его рука крепко обхватывает бутылку, костяшки пальцев белеют. Джесс отворачивается к окну и смотрит через болото на Настед.
– Нет, это не так, – говорит он тихо. – Мэдисон работала раньше здесь агентом по продажам. Они продали выставочный образец архитектору из Лондона. Не жалей меня, Марианна…
Слишком поздно. Я вижу, что лучше было бы причинить ему боль честно.
– Я не хочу… Я не хотела…
– Все прошлые разы я ныл о деньгах, а ты ко мне присоединялась, как будто мы оба в одной лодке. Господи! Ты, наверно, хорошенько повеселилась за мой счет.
– Джесс, нет… и никогда не буду. Я просто… я не хотела, чтобы ты чувствовал себя не в своей тарелке из-за того, что я жила… – Я чуть не говорю «лучше», но вовремя себя останавливаю. -… Другой жизнью, чем та, которая была у нас с тобой.
Вена вздувается на его шее, как угорь:
– Так даже еще хуже!
– Ну вот – теперь ты знаешь, и ведешь себя странно.
– Мне не нравится, когда меня обманывает единственный человек в мире, которому я могу доверять, ясно тебе? Я имею в виду все то, что между нами было. Господи Иисусе! Даже маленькая ложь – это огромная ложь, если она исходит от тебя.
– Я понимаю. Прости.
– Что бы с тобой ни произошло, ты всегда будешь моей Марианной Смай из Настеда. – Он берет стакан из моей руки и приближает свое лицо к моему. Мы чувствуем притягивающий жар друг друга. Я знаю лицо Джесса, когда он в игривом настроении, и это не оно: сейчас речь о власти, о возвращении к единственной точке, в которой мы все еще равны. Отчаянная, испуганная часть меня на секунду задумывается – не предложить ли ему себя в качестве извинения. Когда я кладу руку ему на грудь, то чувствую сердцебиение, быстрое, как у ребенка. Прежде чем я замечаю это движение, его рука оказывается между моих ног, и наше прежнее влечение снова здесь, подтвержденное участившимся пульсом. Это было бы так просто. Это поставило бы его мозги на место. И тогда я думаю о Сэме и Хонор.
– Ты же знаешь, что теперь нам лучше оставаться просто друзьями.
– На нашу долю и так выпало слишком много грязи, чтобы чего-то бояться, я считаю, – говорит Джесс, не убирая руку.
– Твою мать, Джесс! Ради всего святого! – От моего толчка он убирает руку, но мои кольца развернулись обратно, и самый большой бриллиант зацепился за петлю на его свитере. Мы оба смотрим, как темно-синяя шерсть тянется за сверкающим камнем, распускаясь и обнажая голое тело под свитером. Дальше наступает мучительный момент, когда он втягивает живот, пока я выпутываю палец. Я жду извинений, однако вижу только вызов в его глазах.