Каменные клены
Шрифт:
Жаль, что я давно не рисую, у меня вполне мог бы остаться портрет Хугина и Мунина — углем или тушью, хотя они достойны большего. На охотничьем гобелене таких собак вышивали бы серебряной нитью, как единорогов в замке Шенонсо. Еще у меня мог бы остаться портрет отца, его можно было бы повесить в спальне вместо фотографии Младшей, которую некто Брана вернул без рамки и сильно помятой.
Мамин портрет у меня есть — старая акварель, где волосы нарисованы жженой сиеной, а глаза — зеленым и синим кобальтом, но я помню, что рисунок ей не нравился, и не вынимаю его из картонной папки. Мама приходит в «Клены» время от времени, чтобы
С тех пор, как Прю сказала, что Луэллин собирается в Ирландию — вернее, то и дело пытается туда уехать, — я все время вспоминаю мамины слова про кого-то, кто явится с ирландской стороны и все в нашей жизни изменит.
— Никто нынче не приехал на пароме? — внезапно спрашивала она за ужином, и мы с папой вздрагивали — это всегда означало, что начинаются трудные времена.
Дейдра, в отличие от меня, всегда знала, что ответить.
— Не сегодня, миссис Сонли, — говорила она, например, — сегодня ветер неправильный, таким ветром красную муху семь лет носило по Ирландии, пока она не изнемогла совсем.
Мама всегда улыбалась, когда слышала такое, а я злилась на Дейдру — вечно она приплетает свои сказки, что в доме ни случись, на все у нее есть таинственная причина.
А теперь я и сама такая: распутывая терновые ветки, вижу колючие волосы Кухулина, ударившись о чердачную балку, вспоминаю китайского духа воды, сломавшего небесный столб, и даже думаю о Гвиддно, плачущем по своим землям, когда слышу болезненный крик цапли.
Мифы забрались под мою кожу и поселились в моих альвеолах — наверное, я слишком много читаю и принимаю все слишком близко к сердцу.
Зато многословная Дейдра была бы мною довольна, это я точно знаю.
Так же, как Птах был доволен, когда замыслил в сердце своем все вещи и все божьи слова.
Письмо Дэффидда Монмута. 2000
… я старше тебя на шестнадцать лет, я был учителем твоей сестры и мог бы стать твоим мужем.
И я знаю, что ты отказалась от меня не потому, что мы спали валетом в том коттедже в Сноудонии — и я это безропотно снес, и не потому, что я собирался жить в Монмут-Хаус, а тебе не нравятся окрестные болота, а потому, что стыд разъедал твое сердце, а вина сковала твой язык, такой опасный и быстрый в другие времена.
Ох, прости мне эту драматичную манеру изъясняться — я знаю, что ты с трудом это терпишь, хотя сама не без греха, я-то помню школьные сочинения, которые ты писала наспех за свою бестолковую сестру. Сестру, которую я помню довольно смутно, разве что совсем маленькой и пухлой, как родосский кувшинчик.
В школе меня всегда смешили ее волосы, похожие на стружку, вылезающую из карандашной точилки. Желтая стружка ее головы мелькала где-то в задних рядах, и я старался не трогать Младшую лишний раз, чтобы не вздрагивать от ее снисходительной понимающей усмешки.
Мне казалось, она знает, что я неудачлив в любви и что ты не подпускаешь меня к себе, хотя приняла мое кольцо. Она знала, что я смешон.
Ей дали нежное дворцовое имя, принадлежавшее королеве Виктории, но звать ее Дриной у меня язык не поворачивался — она была Младшей, только и всего, всегда была просто Младшей.
Ладно, ты творила Бог знает что у себя в доме и не смогла рассказать мне об этом, тебе проще было остаться одной. Но в твою защиту я мог бы привести по меньшей мере два аргумента,
Ты написала мне, что я испугаюсь, если узнаю некоторые вещи. Тебе все же стоило попробовать.
Я боюсь не тебя, а за тебя, что бы там ни происходило в твоей постели, в твоем доме и в твоем саду. Более того, я полагаю, что все это меньше, чем ты.
Помнишь, я рассказывал тебе о последнем дне Гейне? Когда он лежал в смертных простынях, ослабев от морфина, его стали просить примириться с Богом.
Он усмехнулся синими губами и сказал; Dieu mе pardonnera. С'est son metier.
Бог меня простит, это его ремесло.
Дневник Луэллина
когда я проснулся — а спал я крепко, будто наглотавшись ведьминого дыма, в доме никого не было, на столе в кухне стоял латунный кофейник, накрытый полотенцем, рядом с тарелкой лежала записка буду в полдень, если надумаете уехать — оставьте ключ под крыльцом, с вас пятьдесят фунтов
я выпил остывшего кофе, надел гостевую куртку и пошел на берег, почему-то чувствуя себя обманутым, садовые ворота я припер камнем — бывалый путешественник всегда думает о том, как будет возвращаться
море показалось мне тяжелым, как ртуть, а вереск на обрыве был непривычно ярким: не то цвета винных осадков, не то — запекшейся крови, длинные гряды песка засыпали пирсы, скрепер у причала, когда-то ярко-желтый, покрылся ржавчиной, краска отставала рыбьими чешуйками, ночной дождь превратил тропинку, ведущую на холм, в ручей блестящей грязи, я пожалел, что не надел резиновых сапог, стоявших на подобный случай в прихожей кленов
в такой же вязкой грязи лежали обманутые отливом лодки — в старом порту двое парней расхаживали вокруг одной, затягивая какие-то облезлые шнуры, до меня донеслась пара крепких словечек, через минуту оба рыбака скрылись во мгле, ветер утих, небо торопливо и безрадостно соединилось с землей, из земли полезли разлапистые клочья тьмы и все пропало, затянулось серой слоистой слюдой
ничего не поделаешь, думал я, направляясь к подвесному мосту — где ведьмы, там и пузыри земли! [99]
я знал, что я должен сделать, чтобы успокоиться
куст боярышника хлестнул меня широкой веткой по лицу, я поскользнулся и зачерпнул ночной воды, стоявшей в лужах вдоль еле заметной тропы, мокрые ботинки сразу отяжелели
вишгард хмурился мне в лицо и хотел, чтобы я уехал
но я не уехал
я слышал, как саша ходит там, наверху
99
…где ведьмы, там и пузыри земли! — известные строки Шекспира из трагедии Макбет в переводе Кронеберга звучат: «Земля, как и вода, содержит газы —//И это были пузыри земли». Однако буквально у Шекспира сказано так; «Земля имеет пузыри, как и вода. //И эти (то есть ведьмы) — из них».