Каменные клены
Шрифт:
Я сбросила мокрые туфли, прошла в кухню, села за стол, вынула карандаш и блокнот и попыталась успокоиться и дышать ровнее.
— Отдай, что взял без спросу, — написала я.
Брана сказал, что не понимает, но улыбаться перестал. Он взял мокрую тряпку из раковины и стал медленно протирать стол, обходя то место, где лежал мой блокнот.
— Отдай, что взял в «Кленах», — написала я, заметив, что почерк стал округляться, так всегда бывает, когда меня забирает как следует. — Отдай, я знаю, что это ты.
— Я думал, тебе уже не нужно, — сказал Сондерс, — я думал, что ты выбросила за
— Отдай, — написала я.
— А что мне за это будет? — спросил Сондерс, он говорил шепотом, смешно вытягивая свои будто перышком подрисованные губы. Когда-то эти губы трогала моя сестра, наверняка трогала, у нее была такая манера.
Ну да, разумеется. Если он прочел мой травник хотя бы до половины, то ему уже многое известно, и просто так он с этим не расстанется. А завтра или через год многое будет известно всему городу. Какая-нибудь скучающая мисс Маур на почте будет читать шестьдесят четвертую копию, быстро облизывая рот и щурясь в самых интересных местах. А скучающая Синтия Бохан скажет мужу: а я ее помню по школе, она все время меня разглядывала, такая странная.
Про «Каменные клены» станут говорить: тот самый пансион, где хозяйка сначала убила сестру, а потом ее совратила, или — наоборот. Как бы там ни было — место нехорошее, жаль, до конца не сожгли.
Но это все мелочи: sous l’ombre d’un kliukva, etait assise une devouchka, как в том школьном стишке. Страшно другое — как я теперь буду разговаривать с мамой? Вдруг она перестанет приходить, лишившись доверенного Травника, служившего нам почтовым ящиком?
Надо было меньше доверять бумаге, Саша Сонли. Но тебе ведь нравилось писать старомодными чернилами в тайную тетрадь, а потом идти в конец сада, вдоль увитой пурпурным виноградом перголы, чтобы спрятать ее в земле.
Надо было лучше прятать — не в пустой могиле, а в ольховом дупле, например, или в теплице, под увядшими драценами. Но ведь тебе хотелось спрятать не просто так, а по Фрейду: могила это пребывание в теле материи все такое прочее.
— Что ты так мрачно смотришь — это ведь находка, а не кража! — сказал Сондерс. — Вот не думал, Аликс, детка, что ты поднимешь такой шум.
Шум? Молчаливый шум и бумажная ярость. Белое каление беспомощности. Он не отдаст, пока я не заплачу, что мне делать — заплатить или заплакать?
Поступлю как римская крестьянка с Юпитером — дам ему теленка вместо овцы и ягненка вместо быка. Пожертвую то, что еще никому не понадобилось. Поменяю запретный плод на плод воображения.
— Так что мне за это будет? — повторил Сондерс, подойдя ко мне так близко, что я различила запах жареного арахиса — Что ты мне дашь за возвращение найденного?
Я хотела написать: а что ты хочешь?но подумала, что на этот вопрос нет благоприятного ответа, положила блокнот на буфет, сняла платье через голову и легла на кухонный стол.
Хедда. Письмо восьмое
Здравствуйте, дорогие Аликс и Эдна Александрина.
У нас теперь праздник, называется Дивали,
Я долго не писала, потому что была уверена, что мы скоро увидимся.
Однажды мне приснилось, что обе девочки приехали ко мне, почему-то раскрашенные, как актеры катхакали. У Дрины было зеленое лицо и белая взъерошенная бумажная борода, так выглядят пакка. А у Аликс было черное лицо, все в белых и красных кляксах, так выглядят кари.
В моем сне мы поели рисовых пирожков и отправились в Хочин вызволять вашего братика из враждебной мне семьи Аппасов. Мы зашли в дом, где Раджив сидел на полу под шелковым зонтом с золотой бахромой. Лицо его было неприветливым и гораздо более светлым, чем на самом деле. На коленях у него сидел Бенджамин Пханиндра, он нас не узнал и отвернулся.
Тогда Аликс сняла свое желтое покрывало и накинула его на Раджива, как сачок, нет, как китайскую рыболовную сеть, такие сети — огромные! — висят на деревянных опорах вдоль хочинской набережной. Покрывало тут же съежилось и упало на пол — под ним никого не было, прямо как в фокусе Дэвида Копперфилда. Ни отца, ни сына.
— Ты убила моего мальчика, моего Бенджи! — закричала я, и она, зловеще улыбаясь, накинула покрывало на меня. Когда я проснулась, ноги у меня были холодными и дрожали. Я подумала, что у вас что-то случилось, и стала переживать и маяться.
Но через неделю из Вишгарда, как всегда, пришли деньги, и я успокоилась.
Лучше думать, что вы живы и знать меня не хотите, чем, что вы умерли и приходите ко мне в сон в синих юбках, разукрашенные, как местные боги.
Моя хозяйка, миссис Дэбни, привязалась к Гаури и покупает ей всякие приятные пустяки. Своих детей у них с мистером Дэбни — его настоящее имя Бхаратенду — нет, и присутствие девочки в доме их немного развлекает.
Мистер Дэбни — человек сдержанный, хотя и не джентльмен, издалека он похож на Уолдо Сонли, такие же длинные ноги и руки, только кожа у него цвета дубовой коры.
Что до меня, то я хожу на курсы керальской кухни, гуляю с дочкой в Гавани, работаю всего восемь часов в день и понемногу привыкаю к тому, что жизнь еще не кончилась. Более того, я стала откладывать деньги. Через полгода смогу приехать в Вишгард, и тогда мы сядем на нашей кухне, зажжем много свечей и станем разговаривать, правда?
Мы ведь раньше совсем не разговаривали.
Дневник Луэллина
она была хорошенькой, не слушайте никого, сказал сондерс, таких девочек берут в дорогие рестораны подавальщицами, у них пышная грудь и осмысленный взгляд, когда у меня будет свой отель, я тоже возьму таких — надену на них матроски, знаете, такие, старинного образца, как на школьницах у кена расселла?
в малышке к тому же была такая червоточинка приятная — сестра ее с пятнадцати лет всему обучала потихоньку, ну вы понимаете, пальчики, губки, язычок, думаю, дрина и теперь недурна, скоро она приедет, сами увидите, я мог бы фотографию показать — в пикантной позе, да у меня ее отобрали два часа назад, прямо из рук вырвали!