Каменный Кулак и мешок смерти
Шрифт:
Ближайшие к заливу дома были больше похожи на сараи. В таких, пожалуй, можно было бы держать свиней, и то не слишком разборчивых. Однако по всем приметам было видно, что эти постройки служили кому-то жилищем. Что за жалкие смерды [145] могли жить здесь? Этого парни так не узнали. Во всей округе не было ни одной живой души. Ни одной животины не фыркало в сайках, ни одной курицы не дремало на насестах. Луна время от времени выглядывала из-за туч, осеняя упокойным светом окрестное запустение.
145
Смерд – безземельный работник, батрак.
Олькша здраво рассудил, что раз не у кого просить, значит, смасть [146] к грубой свейской каше можно было взять без спроса. Волькша пытался вразумить здоровяка, утверждая, что как ни отговаривайся, а это выйдет воровство. Но Рыжий Лют, оголодавший за день поболе, чем медведь за зиму, рычал, что никакое это не воровство, раз вокруг сплошь брошенные дома.
– Это как в охотничьем зимовье, – распинался он. – Когда у тебя есть что оставить – оставляешь на черный день, а как черный день придет, тут и вяленой лосиной жиле рад будешь. А у меня сейчас в пузе самый что ни на есть черный день, прямо Кощеево царство.
146
Смасть – угощение, вкуснятина.
Однако пожива его был невелика. В одном из домов Олькша нашел твердый, плесневелый хлеб, а в другом – пару недоглоданных свиных ребер. И чем только жили окрестные смерды? Не иначе как где-то на задворках у них имелся потаенный колодезь с сурьей и родник с киселем, в противном случае их иссушенные голодом тела валялись бы повсюду. Но где именно схоронены сии благие источники пищи, парни так и не обнаружили. И не они одни. Многие свеи в тот вечер искали, чем поживиться в «гостеприимном» Фолькстоне, но из своих поисков возвращались ни с чем…
Ближе к полуночи, когда злые, как зимние волки, шёрёверны Бирки уже видели третий сон, к драккарам вернулась шумная толпа тех, кто ушел с Кнубом. Их лица светились довольством. Их речи были сбивчивы и веселы, как у изрядно подгулявших застольщиков.
Волькша приподнялся на локте и огляделся. Вторая половина даннских дружинников спешно собиралась идти в крепостицу. Те из свеонов, что проснулись от их гомона, накоротке выслушав рассказ своих приятелей, тут же вскакивали с земли, дабы бежать вслед за людьми Кнуба.
– Что происходит, Эгиль? – спросил Волькша у бывшего копейщика Синеуса Ларса. Тот тоже лежал с открытыми глазами и безучастно смотрел на полуночную суету.
– Лучше тебе не знать, – ответил Скаллагримсон и повернулся на другой бок.
Вряд ли он не ведал, что нет более верного способа заставить Волькшу встрепенутся. Скорее всего, норманн почти спал и не придал значения своим словам. Но прошло совсем немного времени, и Годинович принудил сурового дружинника сесть на своей подстилке и выложить все, что он знал о Фолькстоне.
Этот городец являлся местом погрузки рабов на корабли так давно, что никто уже и не помнил, сколько столетий минуло с тех пор, как первые шёрёверны прибыли сюда. На берегу залива оставляли слабых, старых и увечных, а еще женщин, которые хотели добровольно плыть в полон вместе с мужьями. Идти им было некуда, они и оседали вокруг скорбной заводи. Чтобы хоть как-то прокормить себя и своих детей, эти женщины давали чужеземным ратарям пользовать свое тело за еду. Не было во всем Альбионском проливе более срамного и горького места, чем Фолькстон.
И вот лет двести назад саксонский конунг Эанбальд узнал, что его дочь Эансвит отреклась от богов своих предков и стала тайной слугой Мертвого Бога Юзуса. Конунг проклял ее и повелел построить ей узилище возле бесславного и забытого богами Фолькстона. Туда же он выслал и всех ее наперсниц. Те приняли сие наказание за благость своего Мертвого господина. Они воздвигли в одной из палат узилища жертвенник Юзусу и начали творить крестные обряды. [147]
Окрестные блудницы да калеки повадились ходить к дочери конунга слушать про чудеса Мертвого Бога. А та накормит их речами, а потом и угостит со своего стола. Обездоленные женщины еду да ласку норовили отработать, и под рукой Эансвит разрослось ее узилище до крепостицы, вроде и небольшой, но затейной. Не стала дочь Эанбальда высоких стен городить да крепких ворот ладить. Повелела она своим прислужницам и всем сущим в ее узилище утешать и обихаживать хлебами, вином и лаской всякого иноземного ратника. Придут воители, ступят на берег Фолькстона, а овцы Юзуса, как они себя назвали, уже готовят им застольные и постельные услады. Те и не трогают обитель. А буде задержатся ратари в гостеприимных стенах, так тут как раз дружинники саксонского конунга на тревожные дымы понаедут да порубят незваных гостей прямо в объятиях любострастных вдовиц.
147
Речь идет о женском монастыре st. mary and st. eanswythe of folkestone. Считается, что это первая женская обитель на территории Британии. Дата основания – около 630 года. В настоящее время не сохранился.
Со временем приют Эансвит в смутную пору стал давать убежище всем окрестным жителям, а более всего их закромам. В глубоких крепостных подвалах невеликие запасы были всегда в сохранности и в холе: все сосчитаны, в пергаментах записаны. Только то, что одна рука написала, другая завсегда исправить может. Придет, бывало, захудалый пахарь своего жита из крепостных подвалов взять, а ему говорят: нет твоего жита, все уже тобою выбрано. И закорючки на телячьей коже показывают. Однако с голоду помереть земледельцу не дадут. Отсыплют сколько надо для жизни. Но с отдачей. А не отдаст раз, не отдаст другой, а там – либо землю овцам Юзуса уступи, либо юную дочь веди в юдоль. Ласки этих молодых девушек крепостные старухи уже и за серебро продавать стали их же отцам и братьям. Да и воители иноземные с молодухами тешились-забавлялись с большей охотой, а на обратном пути из набега еще и от добычи своей старшим блудницам отсчитывали на укрепление юдоли.
Так и пошло. С утра до вечера женщины в фолькстонском схороне Юзуса служат своему Мертвецу, а с вечера до утра ублажают мужчин все с теми же священными песнопениями на устах.
– Тот, кто хоть раз в объятия овец Юзуса ляжет, на веки вечные Дрергескапур потеряет, – закончил свой рассказ Эгиль Скаллагримсон.
– Это почему? – не унимался Волькша.
– Сам посуди, венед, – блестел глазами копейщик. – Они не твои фольки. Нет? Нет. Ты их крепость не взял. Нет? Нет. Какое же право ты имеешь их семенить? Это во-первых. А во-вторых, все они отреклись от властителей Асгарда, от предков своих, от родни своей и к Мертвецу в услужение пошли. Рассказывают, что, совокупляясь с иноземцами, крепостные срамницы то и дело творят свои заклинания и крест целуют. Через это выходит, что и тот, кто их в тот миг своей кожаной палицей промеж ног дубасит, тоже Юзусу обрядует!
Сказав это, Скаллагримсон иссяк, как мех, из которого вышел весь воздух. Его взгляд стал холодным и брезгливым. Видимо, не у одного Ёрна были счеты к Мертвому Богу Юзусу. Но вызнать у Эгиля еще и эту тайну не смог бы ни Волькша, ни Година, ни даже сам Родомысл. И уж тем паче пришлось Волкану смириться с тем, что он никогда не узнает, откуда копейщик так много ведает про фолькстонскую крепостицу и ее беспутных обитательниц. Эгиль и так сказал в ту ночь больше слов, чем венед слышал от него за все предыдущие месяцы.