Каменный пояс, 1977
Шрифт:
III
Действительно, еще 20—25 лет назад в Зауралье, где и условия земледелия — почвы, климат и профиль, ориентация на зерновое хозяйство, — во многом схожи, процент земли под парами был также близок к канадскому — 20—25. Вполне логично поэтому, что некоторые ученые-аграрники, в том числе и такой крупный авторитет в области полеводства, как профессор А. И. Бараев, директор Всесоюзного института зернового хозяйства, настоятельно советовали придерживаться канадских севооборотов, как наиболее эффективных для выращивания пшеницы. Но, с другой стороны, если в Канаде, как показывают расчеты, на душу населения приходится в среднем больше двух гектаров пашни, то в СССР — менее одного гектара… Какая же тут аналогия?
И та же история Среднего Притоболья ясно показывает, что такой
«Занятый пар выдвигается не пропагандой агрономической организации, а потребностями сельских хозяев».
Воистину, все новое — это лишь прочно забытое старое…
Однако самым крупным открытием для Овсянникова, решившего в поисках аргументов в пользу беспаровой системы земледелия перерыть всю историю, все доступные архивные документы по Зауралью, было имя замечательного шадринского агронома-экспериментатора В. К. Крутиховского, возглавлявшего в двадцатые годы, сразу после революции, отдел полеводства Опытного поля. Началось это открытие, обернувшееся для них, авторов новой беспаровой системы, неожиданным разочарованием — с небольшой книжки В. К. Крутиховского «Вопросы агротехники черноземной лесостепи Зауралья», изданной мизерным тиражом в Омске в 1932 году. К своему немалому изумлению, Овсянников выяснил, что проблема интенсификации полеводства Зауралья за счет замещения пара кормовыми культурами, оказывается, возникла уже тогда — более полувека назад! Уже тогда Крутиховский пришел примерно к тем же выводам о необходимости искусственного восстановления плодородия почвы — и не где-нибудь, а именно здесь, в районе «сухого» полеводства, на богатейших выщелоченных черноземах!
Подняв архивы бывшего Опытного поля, Овсянников обнаружил отчеты Крутиховского об экспериментах по замещению пара, которые его буквально поразили (если не сказать — сразили): оказывается, они, «дерзкие мальчики», четыре года назад начавшие опыты с замещением пара, сами того не зная, в буквальном смысле повторили эксперименты Крутиховского! Отчеты Опытного поля неопровержимо свидетельствовали о том, что Крутиховский не только пытался — и при том довольно успешно — избавиться от парового клина, но и стоял на позициях обязательной компенсации плодородия черноземов за счет внесения в них большого количества удобрений. В этом отношении он, конечно, для черноземных областей земледелия был и остается пионером.
Выяснилось, кстати, куда уходят своими истоками теории тех аграрников, которые непоколебимо были (да и сейчас еще некоторые из них остаются) убеждены, что черноземы удобрять — деньги в землю закапывать. Именно Крутиховский первым поколебал мнение, что сибирские черноземы, обладая огромным запасом питательных веществ, в дополнительных удобрениях вообще не нуждаются. Причем — и это тоже было своего рода открытием, и не только для Овсянникова и его друзей-единомышленников — интересно, что такую точку зрения разделял Д. Н. Прянишников — самый активный сторонник химизации советского сельского хозяйства. Так, в 1924 году, намечая пути дальнейшего увеличения урожайности зерна на юго-востоке страны, он писал:
«… в этой области поднятие урожаев возможно только при применении удобрения (в отличие от степного юго-востока, где удобрение еще не нужно)».
А степной юго-восток — это как раз Южный Урал, Зауралье и Западная Сибирь. И переменить, причем в корне, точку зрения Д. Н. Прянишникова заставил как раз шадринский агроном-экспериментатор В. К. Крутиховский.
Крутиховский экспериментировал как с навозом, так и с минеральными удобрениями, причем как то, так и другое он вносил в непомерно огромных для Зауралья (по крайней мере для того времени) количествах, но и прибавку зерна получал невероятную! Так, внеся на каждый гектар по 36 тонн навоза, Крутиховский сразу же удвоил урожаи яровой пшеницы, получив прибавку по 8—10 центнеров с гектара! Причем, что очень важно, эти высокие урожаи сохранялись в течение нескольких лет. Как гласят, например, отчеты Опытного поля, удобрение черноземов в 1924 году из расчета по 18 тонн на гектар дало вплоть до 1929 года дополнительный сбор с каждого удобренного гектара по 15 центнеров зерна и 12 — сена!
Следующий этап экспериментов Крутиховского заключался в замене органических удобрений минеральными, которые вносил на каждый гектар примерно по 50 килограммов азота и фосфора. Азота, вот что было самым интересным и самым главным в открытии Крутиховского Овсянниковым. В 1929—1930 годах шадринский агроном-экспериментатор на этих азотированных полях получал рекордные для Зауралья урожаи — по 8,5 центнера прибавки зерна с гектара! Вот эти-то эксперименты В. К. Крутиховского и заставили Д. Н. Прянишникова в корне изменить прежнюю точку зрения и заявить, что «….в качестве первоочередной зоны химизации по яровой пшенице выдвигается Зауралье». И это вполне объяснимо: такая огромная прибавка урожая только за счет массированного удобрения азотом и фосфором из всех возможных вариантов интенсификации полеводства, включая освоение и нечерноземной полосы, и залежных земель была самой рентабельной, самой дешевой, а главное — немедленной.
Вот так молодые агрономы Шадринского совхоза-техникума выяснили, что открывали они, оказывается, уже открытую когда-то, а затем прочно забытую Америку. Но вслед за вполне естественным огорчением пришло и удовлетворение: пусть мы и не первые, но зато на правильном пути! Впрочем, в то время один из трех первых «зачинателей» был уже отозван в аспирантуру, и все дальнейшие работы по укреплению и утверждению новой беспаровой системы земледелия в Шадринском совхозе-техникуме возглавлялись агрономом Ю. Г. Холмовым, которого позднее за выдающиеся результаты в полеводстве удостоили звания заслуженного агронома РСФСР.
Наверное, было бы неправдой утверждать, что Овсянников перешел в аспирантуру с радостью, — скорее наоборот. Хотя перед ним открывалась блестящая перспектива ученого, хотя свой пост главного агронома учхоза передал другу и соратнику, а все же не мог он перебороть в себе чувства неудовлетворения и даже, не будем кривить душой, — обиды. Уходить в самый разгар интереснейшего исследования, уходить, когда только-только проклюнулись ростки поистине захватывающей, принципиально новой системы земледелия! Тут уж дело даже не в честолюбии, далеко не каждому, весьма талантливому и весьма везучему ученому предоставляется в жизни случай проторить новую дорогу. Понять чувства и состояние Овсянникова можно, и это, кстати, чувство неудовлетворенности привело его затем, спустя десять лет, к немалому удивлению однокашников, в самый обычный, что ни на есть рядовой колхоз.
Конечно, далеко не все из намеченной программы Крутиховскому удалось выполнить и доказать. Не удалось Овсянникову, например, решить и вторую задачу «беспарья» — добиться той же чистоты полей от сорняков, которая была прежде — с паром. И тем не менее он с глубокой убежденностью в правоте своей идеи писал:
«На черноземе лесостепи Зауралья технически правильно организованное беспарье имеет все шансы на полный успех».
И новый аспирант, опять же с благословения своего научного руководителя профессора Бугаева, не прерывая работы над диссертацией, решил эти «шансы на полный успех» проверить уже в рамках всей климатической зоны Зауралья. Диалектику развития идеи беспарья он сам позже сформулирует так: «Сначала мы не верили и не знали, потом начали познавать и наконец поверили настолько, что уже не сомневались в идее беспарья совершенно». Вот эта уверенность и подтолкнула его на расширение шадринского эксперимента.