Каменный убийца

Пенни Луиза

Гамаш кивнул. Теперь он был закрыт, но прежде туда любила захаживать англоязычная монреальская молодежь – целые поколения прошли через этот бар в подвале «Рица».

– Так вот, «Джулия Морроу хорошо делает минет» было написано в мужском туалете Устричного бара. Как говорит Мариана, ее отец увидел эту надпись, а потом услышал, как его приятели смеются, обсуждая эту новость. Он был в бешенстве.

– И кто же это написал? – спросил Гамаш.

– Не знаю, – сказала Лакост.

Ей не пришло в голову спросить об этом Мариану.

Принесли

завтрак. Яичница со шпинатом и сыр бри для старшего инспектора. На яйцах лежали тонко нарезанные ломтики бекона, пропитанного кленовым соусом, а тарелку украшал фруктовый салат. Лакост заказала яйца бенедикт, а Бовуар выбрал из меню самое большое блюдо: на тарелке лежала целая гора блинчиков, яиц, колбасы, черного бекона.

Официант оставил корзиночку с круассанами и вазочки с домашним конфитюром из дикой земляники и голубики и с медом.

– У кого-то был зуб на нее, – сказала Лакост, размахивая вилкой, с которой капал голландский соус. – Девушки строгого поведения часто становятся объектом подобной травли со стороны отвергнутых ухажеров.

– Какая же это подлость по отношению к девушке! – сказал Гамаш, представляя себе худенькую, стройную Джулию. – Сколько ей тогда было? Двадцать?

– Двадцать два, – ответила Лакост.

– Я подумал: а Томас не мог это написать? – спросил Гамаш.

– А почему он? – спросил Бовуар.

– Написать это мог человек, который знал номер телефона, знал привычки Чарльза Морроу и знал Джулию. И это мог сделать только жестокий человек.

– Томас вполне подходит, – сказала Лакост. Она взяла еще теплый круассан, разломила и намазала золотистым медом. – Но это случилось тридцать пять лет назад. Мы не можем судить мужчину за то, что сделал мальчик.

– Верно. Однако Томас солгал – сказал Джулии, что мы разговаривали о мужских туалетах, тогда как на самом деле этого не было, – возразил Гамаш. – Мы говорили о туалетах вообще. Он хотел, чтобы она прореагировала. Он хотел сделать ей больно, теперь я это понимаю. И он добился своего. Он по-прежнему жестокий человек.

– Может, он считал, что это шутка. Во многих семьях есть свои шутки, – заметил Бовуар.

– Шутки должны быть смешными, – ответил Гамаш. – А эта была рассчитана, чтобы сделать человеку больно.

– Это форма насилия, – заметила Лакост, и Бовуар, сидевший рядом с ней, застонал. – Ты думаешь, что насилие – это только удар кулаком по лицу женщины?

– Слушай, я знаю все о словесном и эмоциональном насилии, и я тебя понимаю, – искренне сказал Бовуар. – Но что это нам дает? Этот тип решил поддразнить сестру, напомнив о событии, случившемся сто лет назад. И мы будем считать это насилием?

– В некоторых семьях долгая память, – сказал Гамаш. – В особенности на оскорбления.

Он зачерпнул мед ложкой и размазал его по теплому круассану. Попробовал и улыбнулся.

Вкус был как у пахучих летних цветов.

– По словам Марианы, их отца беспокоило не

столько то, что Джулия делает хороший минет, сколько то, что все в это поверили, – сказала Лакост.

– И Джулия из-за этого уехала? – спросил Гамаш. – Случай, конечно, не очень безобидный, но достаточно ли этого, чтобы бежать на другой конец страны?

– Оскорбленные чувства, – сказала Лакост. – Я бы предпочла каждый день получать синяки.

Бовуар ощутил, как пульсирует его нос, и понял, что она права.

Гамаш кивнул, пытаясь представить случившееся. Джулия, которая всю жизнь была примерной девочкой, вдруг оказалась униженной перед всем англоязычным Монреалем. Пусть этот Монреаль был невелик, пусть не столь влиятелен, каким он притворялся, но Морроу жили в нем. И вдруг на Джулии появилось клеймо шлюхи. Унизительно.

Но худшее было впереди. Вместо того чтобы защитить ее, Чарльз Морроу, косный, бессердечный и такой же бесстрастный, как теперь, тоже напустился на нее. Или, по меньшей мере, не пожелал защитить. Она любила отца, а он отошел в сторону, и эти шакалы набросились на нее.

Джулия Морроу уехала. Выбрала такое место, чтобы быть как можно дальше от семьи. Британскую Колумбию. Вышла за Дэвида Мартина, человека, к которому ее отец относился неодобрительно. Развелась. Потом вернулась домой. И была убита.

– Вчера вечером я говорил с Питером, – сообщил Гамаш и пересказал их вчерашний разговор.

– Так он считает, что Джулию убил Берт Финни? Из-за страховки? – переспросила Лакост.

– Ну хорошо, предположим, что так, – сказал Бовуар, проглотив кусочек аппетитной колбаски, с которой стекал кленовый сок. – Сколько ему лет – сто сорок или больше? Он старше своего веса. Как он мог сдвинуть эту громадную статую с пьедестала? С тем же успехом можно обвинять и ребенка Марианы.

Гамаш отправил в рот кусок яичницы с сыром и уставился в окно. Бовуар был прав. Но вероятность того, что это сделали Питер или Томас, была не больше. Полиция расследовала убийство, совершить которое было невозможно. Никто не смог бы подвинуть Чарльза Морроу и на дюйм, а уж о том, чтобы скинуть его с пьедестала, и речи не могло идти. А если бы кто и попытался, то на это ушло бы немало времени. Да и грохот от падения был бы слышен. И Джулия не стояла бы на месте, дожидаясь, когда статуя упадет и раздавит ее. Но Чарльз Морроу, как и остальное семейство, не издал ни звука.

И потом, падающая статуя не только произвела бы шум, но и оставила бы царапины и сколы на пьедестале, однако его поверхность осталась безукоризненной.

Невероятно. Вся эта история была невероятной. И тем не менее это случилось.

Тут Гамаша посетила еще одна мысль, и он принялся перебирать членов семейства. Ребенка Марианы из числа подозреваемых следовало исключить. Не мог совершить это и Финни. Как не могли мадам Финни, Мариана или даже мужчины. Никто не мог совершить это в одиночестве.