Камера хранения. Мещанская книга
Шрифт:
– Кажется, производят и иногда продают, – терпеливо втолковывал я, – но они некрасивые, наши люди предпочитают пусть не новую, но фирму.
– А эта красивая? – показал чех через окно на ту, которой занимался мастер. Это был стандартный одноразовый карандаш мирового производителя, но украшенный по граням полустертой рекламной надписью латиницей, что-то вроде «Европейский Поставщик Органических Удобрений». – Это же реклама говна!
Мне нечего было ответить. Просто я к тому времени давно привык жить в стране, средний гражданин которой был абсолютно убежден в превосходстве любого иностранного изделия над отечественным и потому создал целую индустрию реставрации нереставрируемого и подделки подделок.
Одноразовая шариковая ручка, проходившая две, а то и
Одноразовая газовая зажигалка, в донышко которой врезали клапан, после чего через этот клапан заправляли ее чадно горящим грязным газом, и обладатель, прикуривая, гордо чиркал почти начисто сточившимся колесиком, не смущаясь, что на реанимированной зажигалке – реклама какого-нибудь очередного говна.
Я точно помню: вывеска, у которой начался наш разговор с чешским товарищем, как раз предлагала выполнение обеих этих работ.
Про стираный пластиковый пакет я уже вспоминал.
А специальные мастерские для «подъема петель» сначала в капроновых чулках, а потом в колготках, и крючки, которыми дамы то же самое делали без помощи профессионалов…
А китайские шерстяные одеяла, распускавшиеся на пряжу, из которой вязали пушистые свитера…
А мощные химические заведения, где старые ткани окрашивали в новые цвета…
А домашняя кулинария – пирожное-картошка и конфеты «Трюфели» (из одного и того же какао «Золотой ярлык»), красная икра из манной крупы (не шутка!) и вершина отечественного кондитерского гения – вареная сгущенка (если посчастливится достать пару банок)…
В интересах идеологического предохранения советские переносные приемники – заветная «Спидола» и более поздний «Океан» – не имели 16-метровых диапазонов, в которых трудно было глушить западные пропагандистские радиостанции. Нужно ли говорить, что советский радиолюбитель умел встраивать эти диапазоны в готовые приемники совершенно незаметно и общеизвестно? Стоило усовершенствование 25 рублей.
Плащ-болонья, в принципе тоже одноразовый, если, к отчаянию владельца, он рвался, ремонтировали по особой сложной технологии. В ней основным инструментом был обычный утюг – ну, такой, который греют на плите, а ручку оборачивают тихо тлеющим куском одеяла. Эта пайка нейлонового балахона требовала навыков не менее изощренных, чем сварка в космосе.
Дубленка, которую красили заново после каждой чистки, поскольку природная ее краска в наших химчистках становилась тоже одноразовой. После краски она, будучи бежевой от природы, обретала игриво розовый цвет, у которого было одно неоспоримое достоинство: заплатки на обшлагах и возле карманов, вырезанные из «вохровского» тулупа, в такой цвет окрашивались легко.
Пишущие машинки (пояснение молодым: устройство для набора текстов вроде ноутбука, но механическое и без оперативной памяти) продавались свободно только во много раз уже упомянутых комиссионных магазинах, комках, торговавших подержанными вещами. При этом продавец переписывал паспортные данные покупателя. Было неподтвержденное официально объяснение: данные передавались в КГБ для борьбы с размножением подрывной литературы – по особенностям отпечатков шрифта можно было определить владельца. В пользу этой версии говорило то, что время от времени в каждой редакции появлялись строгие люди и снимали образцы шрифтов казенных машинок… Но при этом правила регистрации не распространялись на машинки с латинским шрифтом – кто ж из советских людей понимает по-иностранному? И дошлые потенциальные диссиденты покупали машинки с латиницей, а беспринципные мастера «перепаивали» – тогдашнее слово – шрифт и заклеивали клавиши кириллицей. В середине девяностых примерно так русифицировали полулегально привезенные компьютеры…
А уже надоевшие, наверное, вам великие штаны, о судьбе которых в лагере мира и социализма я все грожусь рассказать особо – и обязательно расскажу! Сколько жизней проживала любая их пара в Стране Советов… Одна молодая тогда француженка М. заметила в ходе знакомства с русскими – им ведь все мы русские – мужчинами интересную закономерность.
На протертую промежность штанов ставилась заплата. И носили ее с гордостью, но гордились не особенностями организма, а давностью обладания мало кому доступной вещью. Ради прочности, а также из соображений стилистических и не исключено, что из подражания нищим американским пастухам, заплату нашивали кожаную… Впрочем, это невыразительно сказано «нашивали» – потому что прежде всего кусок кожи приблизительно в две ладони площадью надо было где-то раздобыть. Москва 1972, допустим, года – это не Лондон, где кожаные и замшевые patches продаются в тех же магазинах, что и твидовые пиджаки, которые предстоит залатать на локтях…
Итак, требуется кожа. Лучшая – тонкая, мягкая и прочная – шла со старых, со сломанными ножками и подлокотниками, кожаных кресел. Из одного такого бывшего кресла можно было выкроить по крайней мере четыре заплаты. Проблема заключалась, во-первых, в том, что такие кресла на земле не валялись, а если валялись, то надо было обогнать помоечников-мебеледобытчиков, каких много было среди интеллигенции в те времена. И, во-вторых, чаще всего кожа была изодрана в клочки еще в качестве мебельной обивки и повторному использованию не поддавалась…
Проще всего было купить прибалтийский сувенирный бумажник или обложку для паспорта из глубоко тисненной свиной кожи толщиной в полпальца – продавались они в отделах универмагов, странно называвшихся «Подарки». Почти фанерной жесткости эти изделия с тиснеными изображениями таллинских башен и рижских шпилей раскупались на ура. После чего и начинались проблемы, поскольку существовал только один выбор: или отказаться от того, что нужно, либо пойти на страдания. Сначала сувенир надо было распороть, что требовало нечеловеческих усилий от преданных рукодельниц – почему же нашим безумствам всегда сопутствуют безропотные красавицы?! Потом надо было вырезать необходимый лоскут – попробуйте с помощью хилых бытовых ножниц придать нужную форму листу жести. И, наконец, попытайтесь такую заплату пришить к брезентовым штанам. Каждая проткнутая дырка, каждый стежок – изувеченный палец, поддетый – о, ужас! – ноготь… Blood, Sweat And Tears, как называлась одна популярная в те времена ритм-н-блюзовая группа…
И когда все было готово, приходил наш черед мучиться.
Не буду вдаваться в подробности, пусть картину дорисует воображение каждого мужчины или приравненного к ним. Толстая грубая кожа, с глубокой складкой посредине лоскута, постоянно двигающаяся при ходьбе, протирающая трусы – о них тоже можно пропеть отдельно жестокий романс, но не станем, – за полдня, а потом… Вжик-вжик, как наждаком… Коварная прибалтийская месть оккупантам. И ведь мы тоже считали себя оккупантами, и обожали Кадриорг, и… Но кожа терла невообразимо, а таллинские друзья посматривали с полузаметной презрительной усмешкой – эт-ти москвичи как кон-ни, та?… Сами они, похоже, уже тогда были вполне евросоюзовских стандартов. Во всяком случае, штаны у них протирались на коленях.