Камера обскура

Набоков Владимир Владимирович

Магда вдруг обиделась. «Какие дурацкие шутки!» – воскликнула она.

Мужчины, смеясь, переглянулись, Кречмар подмигнул.

Швейцар, разговаривавший с почтальоном, посмотрел на Кречмара с любопытством.

«Прямо не верится, – сказал швейцар, когда те прошли, – прямо не верится, что у него недавно умерла дочка».

«А кто второй?» – спросил почтальон.

«Почем я знаю. Завела молодца ему в подмогу, вот и все. Мне, знаете, стыдно, когда другие жильцы смотрят на эту… (нехорошее слово). А ведь приличный господин, сам-то, и богат, – мог бы выбрать себе подругу поосанистее, покрупнее, если уж на то пошло».

«Любовь слепа», – задумчиво произнес почтальон.

XXII

В

небольшом зале, где показывали актерам и гостям фильм «Азра», было народу немного, но достаточно для того, чтобы у Магды прошел тревожный и приятный холодок по спине. Недалеко от себя она заметила того режиссера, к которому некогда так неудачно ходила представляться. Он подошел к Кречмару. Кречмар представил его Магде. На правом глазу у него был крупный ячмень. Магду рассердило, что он сразу же ее не узнал. «А я у вас как-то была в конторе», – сказала она злорадно (пускай теперь пожалеет!). «Ах, сударыня, – ответил он с учтивой улыбкой, – я помню, помню». На самом деле он не помнил ничего.

Как только погас свет, Горн, сидевший между нею и Кречмаром, нащупал и взял ее руку. Спереди сидела Дорианна Каренина, кутаясь в мех, хотя в зале было жарко. Соседом ее был режиссер с ячменем, и Дорианна за ним ухаживала. Тихо и ровно, вроде пылесоса, заработал аппарат. Музыки не было.

Магда появилась на экране почти сразу: она читала, потом бросала книгу и бежала к окну: подъехал верхом ее жених. У нее так замерло сердце, что она вырвала руку из руки Горна и больше ее не давала (он зато гладил ее по юбке и как-то умудрился отстегнуть ей подвязку). Угловатая, неказистая, с припухшим, странно изменившимся ртом, черным как пиявка, с неправильными бровями и непредвиденными складками на платье, невеста дико взглянула перед собой, а затем легла грудью на подоконник, задом к публике.

Магда оттолкнула блуждающую руку Горна, – и ей вдруг захотелось кого-нибудь укусить или броситься на пол, забиться, закричать… Неуклюжая девица на экране ничего общего с ней не имела, – она была ужасна, она была похожа на ее мать-швейцариху на свадебной фотографии. Может быть, дальше лучше будет? Кречмар перегнулся к ней, по дороге полуобняв Горна, и нежно прошелестел: «Очаровательно, чудесно, я не ожидал…» Он действительно был очарован. Ему вспоминался «Аргус», его трогало, что Магда так невозможно плохо играет, – и вместе с тем в ней была какая-то прелестная, детская старательность, как у подростка, читающего поздравительные стихи. Горн тихо ликовал: он не сомневался, что Магда выйдет на экране неудачно, но знал, что за это попадет Кречмару, а завтра, в виде реакции… Все это было очень забавно. Он принялся опять бродить рукой по ее ногам и платью, и она вдруг сильно ущипнула его.

Через некоторое время невеста появилась снова: она шла крадучись вдоль стены, тайком шла в кафе, где светлая личность, друг семьи, видел ее жениха в обществе женщины из породы вампиров (Дорианна Каренина). Кралась она вдоль стены возмутительно, и почему-то спина у нее вышла толстенькая. «Я сейчас закричу», – подумала Магда. К счастью, экран перемигнул, появился столик в кафе, герой, дающий закурить (интимность!) Дорианне. Дорианна откидывала голову, выпускала дым и улыбалась одним уголком рта. Кто-то в зале захлопал, другие подхватили. Вошла невеста. Рукоплескания умолкли. Невеста открыла рот, как Магда никогда не открывала. Дорианна, настоящая Дорианна, сидевшая спереди, обернулась, и глаза ее ласково блеснули в полутьме. «Молодец, девочка», – сказала она хрипло, и Магде захотелось полоснуть ее по лицу ногтями.

Теперь

уже она так боялась каждого своего появления, что вся ослабела и не могла, как прежде, хватать и щипать назойливую руку Горна. Она дохнула ему в ухо горячим шепотом: «Пожалуйста, перестань, я пересяду». Он похлопал ее по колену, и рука его успокоилась.

Невеста появлялась вновь и вновь, и каждое движение терзало Магду, она была как душа в аду, которой бесы показывают земные ее прегрешения. Простоватость, корявость, стесненность движений… На этом одутловатом лице она улавливала почему-то выражение своей матери, когда та старалась быть вежливой с влиятельным жильцом. «Очень удачная сцена», – шептал Кречмар, перегибаясь через Горна. Горну сильно надоело сидеть в темноте и смотреть на скверную фильму. Он закрыл глаза и стал вспоминать, как было трудно и вместе с тем весело рисовать для кинематографа движения Чипи, – тысячи движений. «Надо что-нибудь придумать новое, – непременно надо придумать».

Драма подходила к концу. Герой, покинутый вампиром, шел под сильным дождем в аптеку покупать яд. Невеста в деревне играла с его незаконным ребенком, младенец к ней ластился. Вот она почему-то провела тылом руки по платью. Это движение не было предусмотрено, – она словно вытирала руку, а младенец глядел исподлобья. По залу прошел смешок. Магда не выдержала и стала тихо плакать.

Как только зажегся свет, она встала и пошла к выходу. «Что с ней, что с ней?» – пробормотал Кречмар и быстро за ней последовал. Горн выпрямился, расправляя плечи. Дорианна тронула его за рукав. Рядом стоял господин с ячменем на глазу и позевывал.

«Провал, – сказала Дорианна, подмигнув. – Бедная девочка».

«А вы довольны собой?» – спросил Горн с любопытством.

Дорианна усмехнулась: «Нет, настоящая актриса никогда не бывает довольна».

«Художники тоже, – сказал Горн. – Но вы не виноваты. Роль была глупая. Скажите, кстати, как вы придумали свой псевдоним? Я все хотел узнать».

«Ох, это длинная история», – ответила она с улыбкой.

«Нет, вы меня не понимаете. Я хочу узнать. Скажите, вы Толстого читали?»

«Толстого? – переспросила Дорианна Каренина. – Нет, не помню. А почему вас это интересует?»

XXIII

На квартире у Кречмара была буря, рыдания, судороги, стоны. Кречмар беспомощно ходил за ней: она бросалась то на кушетку, то на постель, то на пол. Глаза ее яростно и прекрасно блистали, один чулок сполз. Весь мир был мокр от слез. Кречмар утешал ее самыми нежными словами, какие он только знал, употребляя незаметно для себя слова, которые он говорил некогда дочери, целуя синяк, – слова, которые теперь как бы освободились после смерти Ирмы.

Сначала Магда излила весь свой гнев на него, потом страшными эпитетами выругала Дорианну, потом обрушилась на режиссера (заодно попало совершенно непричастному Гроссману, толстяку с ячменем). «Хорошо, – сказал Кречмар наконец. – Я приму исключительные меры. Только заметь, я вовсе не считаю, что это провал, – напротив, ты местами очень мило играла, – там, например, в первой сцене, – знаешь, когда ты…»

«Замолчи!» – крикнула Магда и швырнула в него подушкой. – «Да постой, Магда, выслушай. Я же все готов сделать, только бы моя девочка была счастлива. Я знаешь что сделаю? Ведь фильма-то моя, я платил за эту ерунду… то есть за ту ерунду, которую из нее сделал режиссер. Вот я ее и не пущу никуда, а оставлю ее себе на память («Нет, сожги», – сказала Магда рыдающим баском), или да, сожгу. И Дорианне, поверь, поверь, это будет не очень приятно. Ну что – мы довольны?»

Она продолжала всхлипывать, но уже тише.