Камера смертников
Шрифт:
Недели через две Сушкова неожиданно зазвали в кабинет бургомистра. Там сидел немец со шрамом на голове – моложавый, подтянутый, с приятным, интеллигентным лицом.
Небрежно перелистывая лежавшие перед ним на столе документы, он прямо спросил:
– Владеете немецким? Хорошо... Знаете лесоразработки района? Где приобрели познания в этой области? В русском лагере? Занятно. Ах, еще и работали здесь на вырубках? Тем лучше. Поедете со мной!
Сушков послушно сел в машину и отправился с незнакомым немцем по местам бывших лесоразработок. По дороге говорили о деловой древесине, об оставшихся
Когда возвращались, немец предложил перейти работать переводчиком в подразделение «Виртмафтскоммандо» – хозяйственного управления вермахта по использованию материальных ресурсов оккупированных областей России, – скучно сообщив, что у него до недавнего времени был отличный переводчик, но его застрелили партизанские бандиты.
– Вы не боитесь стать новой жертвой банды из леса? – повернулся он к Дмитрию Степановичу. Тот немного смешался, но потом нашелся, как ответить:
– Я – бывший офицер. И у нас с большевиками свои счеты. А двум смертям не бывать, – как можно равнодушнее закончил Сушков, хотя внутренне весь дрожал от напряжения: неужели он вплотную подошел к выполнению полученного задания? Но зачем партизанам так нужен этот немецкий хозяйственник, зачем?
В тот же вечер ему выдали новое пальто, хромовые сапоги, костюм и паек. Дома он обнаружил, что кроме продуктов и табака в свертке лежала разноцветная круглая пачка французских презервативов «Дюрекс». Повертев, Сушков выбросил ее, сочтя это издевкой немцев...
Новый начальник, майор Бютцов, казался очень разным: то он беспечно и весело шутил, мотаясь на машине в сопровождении переводчика по предприятиям и складам, то сквозь зубы зло поругивал начальство, выражая недовольство его тупоумием и торопливостью, то болтал о литературе и искусстве, или философствовал:
– Что такое наша жизнь, дорогой Сушков? Все мы, жители старушки-Земли, по большому счету узники одной огромной камеры смертников, с бешеной скоростью несущейся в космическом пространстве неизвестно куда. Пора бы это осознать господам политикам всех стран и континентов. Что, границы? Чушь, специально придуманная для разгородок нашей общей камеры, чтобы мы не могли свободно перемещаться по ней, только и всего. Армии и войны тоже не нужны, от них одни убытки, правда, не всем. У меня дома, в Германии, приходит в упадок имение, а я торчу здесь, пытаясь наладить производство на заводах, взорванных большевиками при отступлении.
Странно слушать эти речи от немца, цинично, но здраво рассуждавшего о «бомбенурляуб» – краткосрочных отпусках для солдат, чье жилье разрушено английскими бомбардировками, о том, что войну начали Гитлер и Сталин, совершенно не спросив желания ни его, Бютцова, ни Сушкова, а теперь им приходится из-за этого страдать, поскольку если откажешься воевать – тебя заставят, и еще неизвестно, каким образом это сделают. Наверняка не самым лучшим. Но Дмитрий Степанович старался ни на минуту не забывать, с кем он имеет дело – с оккупантом, офицером немецкой армии, и не поддавался, не пускался в откровенности, ограничиваясь ничего не значащим рассказами-воспоминаниям о дореволюционной жизни в Петербурге и учебе в университете.
Бютцов
Узнав о том, кем на самом деле является Бютцов, Дмитрий Степанович понял, что партизаны не зря столь пристально интересовались немцем, а теперь и терпение Сушкова вознаграждено – он узнал тайну немцев и должен сообщить о ней нашим как можно скорее.
Вернувшись из поездки на охоту, переводчик сходил на базар и, найдя в торговых рядах ту самую женщину, которая сообщила ему адрес явки, передал через нее просьбу о срочной, безотлагательной встрече с Прокопом – встрече внеочередной и очень важной...
Сейчас Сушков шел мимо костела, смутно белевшего в темноте. Старые горожане рассказывали, что один из сиятельных польских магнатов, поехав в Рим, увидел там церковь Иисуса – знаменитую «капеллу дель Джезу» – и был настолько очарован, что вернувшись домой, привез с собой итальянца-архитектора и приказал ему построить около своего замка точную копию знаменитой капеллы. Тот построил. Так это или нет, переводчик не знал – он никогда не бывал в Риме и даже не видел фотографий церкви Иисуса, но костел удивительно красив, этого не отнимешь.
На дороге под слоем грязи лежал нестаявший ледок. К ночи подморозило, колдобины затвердели, больная нога цеплялась за них и противно ныла. Сушков остановился, сняв шапку, вытер ладонью выступивший на лбу пот, перевел дыхание, – сейчас он свернет за ограду костела, потом пройдет через торговую площадь, шмыгнет тенью на тихую улочку, а там уже рядом темный двор знакомого дома.
На стук в дверь откроет Михеевна и проведет в комнатку, где с нетерпением ждет рыжеватый Прокоп. Груз тайны упадет тогда с плеч Дмитрий Степановича, перестанет давить своей непомерной, многопудовой тяжестью – и он на этой страшной войне выполнит свой долг: даже если больше совсем ничего не успеет, то переданные им сведения стоят всех мучений, принятых за время службы у немцев.
Почувствовав, что стало холодно голове, он надел шапку и захромал дальше. Свернув за ограду костела, заторопился по слабо освещенной улице, стараясь не обращать внимания на боль в ноге. Скорее, скорее.
Вот и показалась впереди торговая площадь – грязная, с затянутой серым ночным ледком огромной лужей посередине. Скорее мимо нее и в нужный переулок.
Неожиданно в лицо ударил яркий свет.
– Хальт! Стой!
Патруль, черт бы их побрал. Сушков достал пропуск, подал старшему патруля, пытаясь разглядеть в темноте лица солдат – незнакомые какие-то, не из комендатуры?
– О, герр Сушкоф, – добродушно, как старому приятелю, улыбнулся фельдфебель. – Какая досадная неприятность. С сегодняшнего дня по приказу коменданта изменены ночные прописка, а у вас он старого образца.
Говоря, фельдфебель продолжал улыбаться и постукивал ребром картонки пропуска по ладони, затянутой в шерстяную перчатку.
– Я был в отъезде, – протянув руку за пропуском, пояснил переводчик. – Утром обязательно выправлю новый. Извините.