Камкурт. Хроники Тай-Шин
Шрифт:
— Влад, ты с кем говоришь?
Он ласково гладил ее рукой по голове и успокаивал:
— Спи, моя любимая. Все нормально. Это я сам с собой. Чтобы не заснуть…
В эти моменты Харон замолкал, ожидая пока женщина снова погрузится в пучину тревожных сновидений, а затем снова начинал свое невнятное бормотание.
— Женщины боятся. Их надо беречь… — Харон говорит вроде бы про Ирину, но при этом смотрит в сторону противоположного берега, скрытого темнотой. Мальцев нежно гладит спящую жену по голове.
— Я знаю. Я буду охранять ее.
— Они сильнее мужчин, и в этом их слабость. Но их слабость является и их силой.
Владислав усмехается. Как всегда ничего не понятно, но это лучше чем сидеть одному в тишине. Харон продолжает:
— Женщины прячутся.
— От кого?
— От всех. От мужчин, от теней в ночном небе, от самих себя. Они очень сильно напуганы, отсюда боль и обиды. Ты поймешь. Позже…
Они сидят какое-то время молча, затем Харон нарушает тишину очередной малопонятной речью:
— Когда-то они повелевали всем здесь… Но теперь все по другому. Война будет до тех пор, пока Женщины не вспомнят свою истинную сущность, а мужчины не станут Мужчинами.
Призрак встал и, даже не посмотрев в сторону своего собеседника, молча шагнул в темноту.
— Я чувствую воду…
Мальцев ворошит палкой костер. Десятки раскаленных светлячков вьются в темном воздухе обжигающей стайкой и улетают прочь, вверх, перемешиваясь со звездами.
— Опять будет гроза?
Харон мотает головой.
— Я чувствую воду.
Он смотрит на собеседника и показывает рукой в сторону реки. Мальцев кивает.
— Понятно. Ты чувствуешь реку. Зачем ты говоришь мне об этом? Это важно?
— Алтай изменился… — Голос Харона не выражает никаких эмоций, словно это не визуальное воплощение больного воображения, а киборг, оставленный здесь неведомыми умельцами. — Это важно.
— Я не понимаю, — Мальцев, прищурившись, разглядывает незнакомца, — Все-таки, кто ты?
Харон смотрит, будто сквозь него.
— Такие как я, приходят в смутное время…
— Смутное время? Что это значит?
Харон отрешенно качает головой.
— Это значит, что такое время настало, и я пришел…
Пару раз за ночь приходил медведь. Зверь опять нервно терся о камни с той стороны, порыкивая и фыркая. Собеседники замолкали, выжидательно глядя в направлении звуков, издаваемых страшным гостем. Но если во взгляде Мальцева был ужас, то взгляд Харона по-прежнему ничего не выражал. Странный визитер в одежде, напоминающей сплав-комбинезон, словно знал что-то про этого зверя, чего не знал о нем Мальцев. И это знание позволяло ему оставаться невозмутимым. Медведь действительно уходил спустя какое-то время, разочарованно вздыхая и поскуливая. А беседы продолжались. Затем воздух неизбежно становился светлее, и Харон, как и подобает классическим призракам, неизменно уходил. Сам процесс его исчезновения всегда ускользал от Мальцева. Лысый человек мог оборвать фразу, не закончив ее, и встать с песка, внезапно направившись к воде. Но вот куда девался он дальше, Мальцев никак не мог увидеть. То ли он нырял в реку, воспользовавшись тем обстоятельством, что Владислав часто моргал — глаза воспалились и к тому же слипались от хронической усталости. То ли загадочный пришелец просто уходил куда-то за камни, исчезая там до следующего визита. Цепочка его следов обрывалась у самой воды. А иногда никаких следов не оставалось и вовсе. Мальцев не удивлялся. Он полностью принял условия этой странной игры, уже просто не зная, где заканчивалась явь и начиналась иллюзия, или наоборот, где, наконец, обрывались сотканные из галлюцинаций видения, и начиналась суровая реальность, продолжавшая терзать суровыми испытаниями двух людей, уже потерявших надежду на спасение.
С Ириной они уже практически не общались. Когда она просыпалась, Владислав, бодрствующий из последних сил, тут же засыпал. Приходил в себя он уже под вечер. Они делали очередную, очень короткую, с учетом последних визитов медведя, вылазку в лес за сушняком и грибами, и поспешно возвращались назад, под зыбкую защиту каменной гряды. Жизнь на грани смерти продолжалась.
— Умереть — это не значит успокоиться… — На лице беспристрастного Харона пляшут отсветы от костра, — Смерть и то, что ты о ней думаешь — не одно и то же…
Мальцев не удивляется. То, что собеседник читает его мысли, объяснялось очень просто — этот загадочный человек сам был порождением этих мыслей. Получалось что Мальцев, по сути, разговаривал сам с собой. Непонятно было только, почему умирающее подсознание выбрало в качестве визуального образа лысого, совершенно незнакомого Владу, человека. Однако бесполезно было пытаться анализировать непредсказуемые и загадочные механизмы психики, тем более, психики находящейся на грани срыва.
— А ты откуда знаешь?
Харон молчит. Будто разглядывает причудливые узоры на тлеющих углях в самом чреве костра.
— Что Харон, страшно умирать? — Мальцеву захотелось сбить эту спесь всезнайства и невозмутимости с порождения своей фантазии. В конце концов, они умрут вместе, и нечего сидеть тут и разглагольствовать о том, что только еще должно произойти. Хотя, возможно, подсознание таким образом просто готовило само себя перед последним прыжком в неведомое.
— Страшно… — ровным голосом проговорил призрак и посмотрел, обернувшись, сначала на реку, а затем на Мальцева, больше не добавив ни слова.
В этот момент проснулась Ирина. Приподняла голову, посмотрела прищуренными глазами на странную парочку у костра, и, фактически не просыпаясь, опять заснула, откинувшись на импровизированный лежак из мальцевской куртки.
— Ты доверяешь ей? — ровный и безжизненный голос Харона еле слышен на фоне шума реки и треска костра.
Мальцев кивает.
— Да. Я ее очень люблю.
— Я спросил про доверие, а не про любовь.
Мальцев удивленно разглядывает порожденную им же иллюзию. Это уже что-то новенькое. Подсознание вызывает его на диспут о любви и доверии?
— А это разве не одно и то же?
Харон отрицательно мотает своей лысой головой.
— Нет. Это не одно и то же.
— Почему?
— Она тоже любит тебя. Но она тебе не верит.
Мальцев фыркает и разводит руками.
— У нее нет оснований мне не верить.
Глаза собеседника не отсвечивают отблесков костра. Они, словно губка, впитывающая влагу, втягивают в себя все вокруг, как будто человек ими обладающий никак не может насладиться этим миром.
— А у тебя?
— Ты хочешь знать, есть ли у меня основания верить себе?