Камни вместо сердец
Шрифт:
Он прошел по людной палубе к люку под кормовой надстройкой возле огромной грот-мачты, куда мне уже приходилось спускаться. На палубе стояла группа матросов, тянувших оснастку под ритмичный бой барабана. Я вновь посмотрел на ют, гадая, слышит ли Ликон этот бой, напоминавший об осаде Булони. Один из моряков, склоняясь, аккуратно зажигал свечи в ряду фонарей на палубе. Взяв один из них, Уэст бросил жесткий взгляд на меня, повернулся и направился вниз по лестнице. Глубоко вздохнув, я последовал за ним.
Мы спустились на пушечную палубу. Филип остановился у подножия лестницы, дожидаясь нас с Пилем. Там никого не было.
– Все готово к завтрашней баталии, – мрачным тоном проговорил Уэст. – Пойдемте со мной. Здесь есть складская комната. Благодаря творящемуся на берегу беспорядку в ней находится один только бочонок с тухлой свининой.
Было здорово, что в руках его находился фонарь, так как он повел меня в ту часть пушечной палубы, которая находилась под кормовой надстройкой. Между железной пушкой и просторной каютой располагалась крошечная комнатенка. Скользящая дверь в нее закрывалась на замок. Достав из кармана ключ, наш с Колином спутник отпер замок и отодвинул дверь в сторону. За ней оказалась крошечная клетушка размером едва ли не пять на пять футов, внутри которой находилась большая бочка, привязанная веревками к крюкам в стене, чтобы не скользила при движении корабля. Запах тухлятины пробивался даже сквозь ее закрытую крышку.
Оказавшись внутри, Уэст молча посмотрел на меня. Из-под наших ног, из кубрика, сквозь доски доносились приглушенные голоса, перебранки и ругань.
– Я девятнадцать лет заботился об этой женщине, – проговорил Филип. – Рич давно бы убил ее.
– Я знаю это, – не стал я спорить.
– Я защищал ее! – бросил помощник казначея с внезапной резкостью, и голос его дрогнул.
– Вы изнасиловали ее.
– Она спровоцировала меня.
Я почувствовал, что на моем лице проступило презрение, и сказал:
– Я заключил сделку. Вашу тайну никто не узнает.
– Да, – кивнул мой собеседник. – Вы правы.
Бросив на меня быстрый взгляд, он протянул руку и отодвинул дверь. За нею обнаружился Колин Пиль. Но это был совершенно другой Пиль… Приличествующее слуге невозмутимое и почтительное выражение на лице его сменилось широкой и злой ухмылкой. Уэст оттолкнул меня к стене, и слуга Рича сумел войти внутрь. Для троих здесь едва хватало места, однако они умудрились повернуть меня и заломить мне руки за спину. Филип ногой задвинул дверь, а Колин заткнул мне рот извлеченным из дублета платком, едва не удушив меня при этом. Потом Уэст достал кинжал и приставил его к моему горлу.
– Только дернись, и я прирежу тебя, – проговорил он и обратился к слуге: – Ты, свяжи его!
Пиль запустил руку в свою сумку и достал из нее длинный моток веревки. Я не мог шевельнуть руками. Теперь стало понятно, зачем Рич настаивал на том, чтобы письмо было передано в собственные руки Уэста. Я ошибся, решив, что могу заключить с сэром Ричардом сделку. Он спланировал все… даже изобразил Пиля слугой-недотепой.
Мне подсекли ноги, и я тяжело рухнул на палубу. Я охнул, а затем посмотрел вверх. Колин смотрел на меня с волчьей ухмылкой. Я вспомнил, как молодой Карсвелл расписывал актерское мастерство: у Пиля было чему поучиться! Вне сомнения, Рич находил полезным для себя его умение. Пригнувшись, слуга еще раз перевязал мои ноги, а потом обхватил веревкой кляп у меня во рту. После этого, посадив меня спиной к бочке, он еще дважды обмотал веревкой мое туловище.
Уэст стал надо мной, уперев руки в бока. Он казался рассерженным, как если бы его оболгали.
– Я же говорил вам, – произнес он негромким дрогнувшим голосом. – Девятнадцать лет я защищал эту женщину. Если вас это утешит, мне всегда было стыдно. Но служба королю позволила мне искупить свой грех, и я не дам ничтожному бумагомараке-адвокату лишить меня чести накануне битвы, не предоставлю ему даже малейшей возможности! Я могу погибнуть, и что сделает ваша истина с моей бедной матерью? Впрочем, что вам до этого? Рич нашел способ убрать вас с дороги, и я охотно посмотрю на ваш труп.
– Может, убьем его прямо сейчас? – спросил Пиль. – У меня есть кинжал…
Филип нетерпеливо качнул головой:
– Нет. Он находится под покровительством королевы, и мы должны действовать осторожно. Труп этого человека, когда волны выбросят его на берег, должен ничем не намекать на возможность насильственной смерти. Я разделаюсь с ним, когда стемнеет, а потом выброшу тело за борт. Второго ключа к этой кладовой нет.
Колин улыбнулся мне:
– На кораблях приключается всякое, мастер Шардлейк. И адвокат, попавший на борт на закате, к восходу вполне может оказаться за бортом.
Уэст прикусил губу:
– Мне пора идти и заняться погрузкой провианта на корабль, нам на сегодня не хватит…
Внезапно глаза его округлились при звуке шагов. Торопливо выйдя наружу, он закрыл дверь, оставив меня в обществе Пиля. Я узнал голос казначея.
– Что вы здесь делаете? – спросил он своего помощника. В голосе его слышалось удивление, но не подозрение.
– Проверял последний бочонок со свининой, сэр. Тухлятина, – отозвался Филип.
– Провиант еще не подвезли. Кок говорит, что вяленой трески едва хватает, учитывая всех армейских на борту. Шкипер приказал, чтобы вы лично и немедленно отправились на склады и вернулись с необходимым провиантом. Иначе мы остаемся с пустыми кладовыми и перспективой неприятностей. Воспользуйтесь одной из возвращающихся шлюпок.
– Это обязательно должен сделать я?
– Именно вам положено вести все переговоры с ними. Ступайте немедленно!
Поступь казначея удалилась, дверь скользнула в сторону.
– Ты слышал? – спросил Уэст слугу.
– Да. – Колин злобно пнул меня в ногу. – Кто уж докука, так это вы, от самого начала до конца!
– Слушай, – торопливым тоном проговорил Уэст, – тебе надо покинуть корабль, иначе люди будут спрашивать, откуда взялся этот лодочник. С Шардлейком я разделаюсь позже. Когда вернусь и будет поспокойнее, часа в три… Я убью его и выброшу в один из орудийных портов. – Он посмотрел на меня сверху вниз. На лице его читалось смятение: видно было, что, в отличие от Пиля, он не является хладнокровным убийцей. И, тем не менее, я понял, что он исполнит свое намерение. Как сказал Рич, этого человека занимали исключительно вопросы собственной чести. Он готов был умереть ради своего тщеславия, равно как и убить за него.