Камуфлет
Шрифт:
И Ванзаров ушел в темноту. А Николай Карлович прошептал ему вслед:
– Думаю, это начало большой дружбы!
Коллежский советник свернул в темный проулок напротив особняка, где и обнаружил полицейского филера. Агент заступил на пост около восьми, но в блокноте наблюдений, который передается со сменой, не было зафиксировано ни одного визита за весь день. Только почтальон приносил телеграмму, но его дальше порога не пустили. Значит, взрывчатка оказалась в скрипке раньше. Может, кто-то из слуг постарался?
Кандидата два: Бирюкин и неизвестный осведомитель полковника. Кавалерийского «охотника» можно исключить смело. Остается один из слуг. Сразу
Другой вопрос: мог ли Ягужинский отдать приказ своему агенту заложить взрывчатку? То есть заранее подготовить смерть для личного помощника? Это противоречит не только логике, но и здравому смыслу. Полковнику первому был нужен предатель живым. Вывод: домашних надо исключить. Тогда кто же?
Родион Георгиевич подбодрил филера и настоятельно попросил следить за особняком в оба глаза: фиксировать любую мелочь и глупость, даже если папа римский вдруг ошибется дверью и постучится за милостыней. И откланялся.
Пешая прогулка до дома не освежила. Напротив, накатила одуряющая усталость. В голове осталось только три желания: рюмка водки – стакан чаю – спать.
Родион Георгиевич издалека помахал городовому, маявшемуся в ночном карауле на углу Невского с Малой Конюшенной, и ускорил шаг. До родных ворот оставался десяток саженей. Почудилось, что сзади кто-то есть. Но познакомиться не пришлось. На затылок упала скала, улица плавно расплылась, колени стали шаткими, равновесие закончилось, так легко и воздушно стало телу, что хоть пари, но тут подлетела черная птица с кривым клювом, посмотрела печально и растаяла, за нею звезды повели хоровод со свистом и… Подбородок уперся в холодный булыжник.
Краткое затмение.
Ясность вернулась с болью в затылке. Шею придавили умело, не шелохнешься, а по карманам пиджака и брюк быстро шарили руки. Проскочили мимо портмоне, не тронули платок, карманные часы и даже оружие, залезли в самые потаенные уголки подкладки, вывернули нагрудную прорезь, ощупали обшлага, залезли за ремень, прогладили спину, прошлись по брючинам и сунулись пальцами даже в ботинки. Грабеж вершился с точностью профессионального обыска. Осталось притворяться оглушенным. Перевес противников был еще и численным. Одному не справиться.
Вдруг руки отстали. Последовал невнятный шепот и быстрые шаги.
Родион Георгиевич нащупал в кармане рукоятку браунинга, щелкнул предохранителем, вытащил оружие и, оттолкнувшись от мостовой, резво вскочил.
Дома и деревья кувыркались, не желая принимать пристойный вид, а ствол описывал замысловатые дуги. Да и вести огонь решительно не в кого. Шатающийся переулок оказался девственно пуст. Даже филеры охранки, обязанные нести надзор, исчезли. Утверждая попранное достоинство, Ванзаров потыкал стволом по сторонам и осторожненько побрел к запертым воротам.
Дворник Епифанов в ужасе отшатнулся от запоздалого постояльца. Не каждый день почтенный жилец размахивает оружием, а виду такого, словно стукнули сердешного мешком по темечку.
Августа 7-го дня, лета 1905, около полуночи, +18 °C.
В доме на Малой Конюшенной улице
Голова разлеталась на осколки праздничным фейерверком. Но ледяная вода на затылок и водка с подсохшей коркой хлеба творят чудеса. К тому же сонливость как рукой сняло.
Родион Георгиевич пошатался побитым привидением среди разрухи, до которой Софья Петровна даже не коснулась. Супругу, задремавшую в спальне, будить не решился и отправился в милый сердцу уголок – рабочий кабинет.
Тут следы обыска выглядели обычным беспорядком. Стоило переложить стопку бумаг с кресла на пол, как уборку можно считать поконченной. А все потому, что Глафира прибиралась в его кабинете только перед Пасхой и Рождеством, а в остальные дни почетная миссия ложилась на главу семейства. И там бесследно пропадала. Ну, к чему лишний раз убираться, если с вершин Сократа вся наша жизнь – пыль случая. А беспорядок раз в столетие может приносить ощутимую пользу. Пожалуйста – раритеты следствия не пропали! Записка из ковчежца и письмо рогоносцу валялись посреди стола непризнанными.
Коллежский советник выбрал оточенный карандаш и грифельной линией вычеркнул анаграммы П.А.О. и К.В.М. Менелай и Аякс отправились в ладье Харона. Где-то рядом с ними примостился «обрубок». Только кого вычеркивать из списка содалов?
Из кармана пиджака явилась последняя записка Одоленского, не прельстившая ночных грабителей. В ней упоминается какой-то В.В.П. Похожая анаграмма числится за Парисом. Первый вопрос: один ли и тот же это человек? И второй: мог ли он превратиться в «обрубок»? Вероятность крайне мала: что же это за тайная организация, которая уничтожает своих членов? Название, конечно, обязывает проливать кровь, но не ведрами же! А ведь «Primus sanguinis» замыслили что-то крупное, недаром охранка и стража Е.И.В. нервничают. Как же содалы справятся, если перебьют своих? Да и все три смерти, если, конечно, «чурку» поставить в один ряд, вызывающе странные. Зачем отрывать головы редкими взрывчатками?
Что несомненно в появлении записки? Подбросили ее Берсу с простой целью: заставить появиться на месте преступления. Другой вопрос: зачем это нужно убийце. Логика находит один, довольно примитивный, ответ: только затем, чтобы Ванзаров увидел Николая Карловича. А это для чего? Логический тупик. Придется вернуться к жертвам.
Допустим, их объединяет месть: око за око, зверство – за жестокость. Тогда неведомый мститель самолично возродил древний закон Рима времен раннего христианства. По нему мужеложцев карали отсечением головы. Такая смерть содалов имеет логику. Но верится в нее меньше всего: должен быть некто, покрытый мраком неизвестности, знающий всех и всех карающий. Не человек, а демон мщения. Нет, графу Монте-Кристо на наших полях не развернуться. Должно быть другое объяснение, простое.
Положим, «чурку» срубил Одоленский. Если это Тальма-Рябов – тогда все просто. Князь порешил своего любовника, а другой любовник балерунчика отомстил. Сюда не вяжется ковчежец, взрывчатка на шее, Софья Петровна и возня на извозчиках.
Или, положим, Одоленского разделал Меншиков. За это говорит способ преступления, доступный только саперу, затем его кое-как, но опознала прислуга, а еще он мужеложец, и это объясняет наготу князя. Даже участие их в «Первой крови» не помеха разыграться отелловым страстям. Не укладывается только одно: виртуозная смерть Меншикова.