Камуфлет
Шрифт:
– Несчастный дом…
Сказал это Ванзаров с такой печалью, что у Железного Ротмистра заныло сердце. Помощник подоткнул проклятый бинт и озабоченно спросил:
– Что случилось?
– Бедный мальчик… Подумал, что полную птичку тяжелее держать, а значит, кулак напряжется. И попал на камуфлет. Я не должен был… Конечно, он убийца, но какой невероятный талант… Неужели гений совместим только со злодейством, ротмистр?
– Не могу знать… Да что произошло-то?
Родион Георгиевич прижал феникса
– Последняя жертва.
– Кто?
– Мемнон…
– А кто это?
– Белый царь эфиопов, сын богини утренней зари Эос, погиб при осаде Трои.
– Ч-что?! – ротмистр испугался, что мозг начальника не вынес испытаний.
Ванзаров вымученно улыбнулся:
– Все в порядке… Вызывайте Казанский участок, пусть они занимаются. Дело простейфее, никаких тайн. Юнофа свел счеты с жизнью, потому что прокутил состояние. Как его зовут, подумаю и сообщу позднее.
– Господин начальник, хоть расскажите, как дело распутали?
– Да вы и так все знаете, – устало отмахнулся чиновник сыскной полиции.
– Прошу вас!
– После, все после… – Ванзаров дружески похлопал Джуранского по плечу и пошел прочь, шаркая по пыли парадными ботинками.
– Вы куда? – брякнул верный помощник от напряжения рассудка.
– Спать…
10 августа, ближе к полуночи, похолодало.
Отделение по охранению общественной безопасности и порядка, набережная реки Мойки, 12
Не спится служивым в такой час, все заботы одолевают. Вот один у ворот топчется, сторожит или дожидается кого, замерз весь, бедный, шинелькой укутался. Видать, сердешному курить хочется, а нельзя. Везде страдает душа христианская ни за что!
Тетка Ефросинья, приехавшая навестить сыночков на заработках, женщина дородная и душевная, собралась наградить солдатика пирожком, да он так зыркнул, что вологодская крестьянка поскорее унесла ноги. А полковник Герасимов закутал подбородок воротом армейской шинели. Ждал с полчаса, но гость что-то задерживался.
Но вот по набережной прошуршали шины. Угловатый силуэт шестиместного «Рено» с задернутыми занавесками на стеклах замер напротив ворот. Двое крепких господ в штатском соскочили с передних сидений, на которых остался водитель, и перекрыли возможные подходы к мотору. Герасимов лично открыл дверцу, выпрямился и отдал честь.
– Ну что вы, голубчик, нашли место и время, – тихо пожурил приятный голос.
Из кабины вышла невысокая фигура в офицерской шинели. Фуражка сидела излишне глубоко, закрывая козырьком глаза.
Начальник охранки торопливо толкнул калитку, приглашая войти. Посетитель, почти не нагибаясь, проследовал внутрь двора, его же караул не двинулся с места.
Охранное
Около дальней двери Герасимов остановился и сказал приглушенно:
– Это здесь. Прошу заранее простить, зрелище не из приятных.
– Я понимаю, – спокойно ответил спутник в шинели.
Полковник лязгнул замком и распахнул дверь в камеру. Гость, прежде чем войти, все же вынужденно достал надушенный платок и прикрыл нос.
Белейшая простыня скрывала на деревянных нарах нечто длинное, размером в два аршина с вершком.
Герасимов взялся за край покрывала, но в сомнении обернулся к спутнику:
– Прикажете открывать?
– Да-да, поторопитесь…
– Слушаюсь, – прошептал полковник и дернул простыню.
На деревянных нарах покоилось тело молодого мужчины с пятнами трупного разложения. Вместо головы торчал обрубок с рваными краями, а руки и ноги держались на толстых нитках, грубо прихваченных к торсу.
Гость зажмурился, но заставил себя посмотреть еще раз, затем тихо спросил:
– Вы уверены, что это… именно он?
– Так точно.
– Но ведь головы нет?
– Она уничтожена сегодня взрывом на даче в Озерках, надеюсь, вам доложили, что погибло много моих людей, ротмистр Модль и…
– Нельзя ли короче?
– Слушаюсь… Агенты видели и опознали по снимку. Сомнений нет.
– Оставьте меня, – вдруг резко потребовал посетитель.
Полковник козырнул и вышел. Но позволил себе остаться поблизости в коридоре, внимательно прислушиваясь. Кажется, разобрал тихие всхлипывания, шепот молитвы и даже слова «бедный мальчик». Впрочем, излишнее напряжение слухового нерва могло сыграть злую шутку.
Гость находился в камере не более трех минут. Когда он вышел, лицо его было спокойно. Лишь покраснели белки глаз.
– Тело должно исчезнуть навсегда, – приказал он и добавил совсем иным тоном: – Похороните по-христиански, как полагается, но подальше от столицы. На кресте надгробном напишите «Иванов», но с датами что-нибудь придумайте. Потом сообщите… Нет, не стоит, я ничего не хочу знать.
17 августа, половина третьего, холодает по-осеннему.
В дачном поселке Озерки
– Я же говорил: дрянь! – заявил Аполлон Григорьевич, в раздражении швырнув последний листок машинописной рукописи в папку. Лебедев трясся в пролетке уже час, и вовсе не к хорошеньким актрискам, и не по доброй воле.