Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе
Шрифт:
— Весьма признателен, князь, весьма! Не забывайте, князь, милости прошу в любое время в мой дом, всегда буду рад...
Он обеими руками пожал руку сыночку Силибистро и с улыбками, извинениями и благодарностями проводил до лестницы.
Сказ о запугивании святого и поношении врагов
С первого же дня знакомства с Распутиным Квачи стал прибегать к одному и тому же приему: время от времени показывал кого-нибудь на улице и, зловеще понизив
— Этот человек следит за вами, святой отец, будьте осторожны.
Святой отец путался, еще крепче прижимался к Квачи, прямо-таки лип к нему, а Квачи успокаивал его, обнадеживал:
— Не беспокойтесь, отче святый, от моих натасканных ищеек ничто не ускользнет. Только нижайше прошу вас, никуда без моего ведома не ходить и с незнакомыми на улицах не общаться.
Если Григорию случалось проявить строптивость, за дело брался Чипи Чипунтирадзе. Он прохаживался мимо распутинского дома, поглядывал на окна, словно выслеживал кого-то; Квачи же подводил старца к окну, показывал ему Чипунтирадзе и говорил:
— Вот этот человек выслеживает вас. Не извольте сегодня никуда отлучаться, иначе я не гарантирую вашу безопасность...
И святой, как дитя, слушался Квачи и жил по его указке.
Однажды Квачи нашептал Распутину в ухо:
— Дражайший учитель! Я поклялся тебе в верности и потому обязан предупредить: Илиодор, Гермоген и еще кое-кто из церковников задумали недоброе, хотят погубить тебя!.. — смел в кучу собранные по сусекам сплетни и россказни, правду и кривду, и поднес.
Григорий взорвался:
— А, стервы! А, подлые! А, окаянные! А, гадина Илиодоришка! Я те дам! А ведь сам пригрел этих гадин, сам вывел в люди и ко двору привел. Сколько им подарков было дарено по моей милости. Дважды хотели сослать каналий в дальнюю пустынь, и оба раза я отговорил. Ох, неблагодарные! Из-за них даже со Столыпиным повздорил, в народе недовольство вызвал!
Затем сел и, изошед потом, накарябал:
"Царское село. Царю и царице.
Миленький папа и мама! Вот миленькие владыки как беса-то поразили. Бунтовчиков помазанека Божьего покарали. Оно и правильно — теперича нужна их паласкать. Награду им. Только не сразу всем, а так одному, а опосля другому, а то собаки Гермоген и Илиодорка лаять будут. Да, нужно! Это пишу я, Григорий. Да! За подвиг надо ласкать! Да!"
Квачи понял: Гришка решил наградить послушных членов Синода и наказать непокорных.
— Эту "тилиграму" пошли сейчас же! Это первая, а будет еще тыща. Я их всех сгною в пустыни! Они у меня будут так голодать, что о собачине возмечтают и взмолятся! А ты, Аполончик, мотри в оба! Ходи к ним, разговоры заводи, разузнай все... Что ты сказал? Хочешь храм построить? А пять тыщщи будит? Ладно, завтра же и это дело покончим... Приготовься, завтра покажу тебе государя с государыней... Аполончик, мечтал ли ты когда о таком счастье? Нет, конечно!.. Запомни и оцени, не окажись и ты неблагодарным, навроде того Илиодоркй, не то... Мотри
Квачи благоговейно приложился к его руке, а затем впустил посетителей.
И пошли объятия, лобзания, целование рук и преклонение колен, хвала и величание, мольбы и слезы, вопли и пророчества, исцеление душевнобольных красавиц и изгнание из оных блудных бесов...
Затем Квачи вернулся домой.
— Бесо, как дела?
— Все в порядке. Сегодня двести человек пришли за билетами. Гинц говорил по телефону, сказал, чтобы ты позвонил, когда вернешься.
— Какие еще новости?
— Из Грузии просят на обновление Гелати.
— Пошли тысячу...
— В "Диле" поместили твой портрет и написали много хвалебных слов.
Эту статью Квачи прочитал. Сердце его забилось и лицо расплылось в горделивой улыбке, хотя за последнее время он привык к восхвалениям в прессе своего имени — "величальные" печатались чуть ли не каждую неделю: в этих статьях щедро были рассыпаны такие щекочущие самолюбие слова, как "восходящая звезда", "гениальный финансист", "просвещенный меценат".
— Пошли в "Дилу" какое-нибудь объявление и тысячу рублей. Автору?.. Что он пишет?.. Хочет поехать учиться в Париж и нуждается в деньгах на дорогу? Дешево же он оценил свое itepo... Триста. Что еще у тебя, Бесо?
— Твой отец Силибистро пишет, что надоело ему там жить — постоянно в страхе, на люди показаться не смеет...
Квачи вскочил, нахмурился, высокий лоб избороздили морщины.
— Что мне делать, Бесо? Что делать?! Если бы я знал... Если бы мог предвидеть... Я готов вдвойне вернуть "Саламандре" те деньги. Но как предъявить теперь людям живого Силибистро?!
— Людишки что-то пронюхали, поговаривают...
— Знаю, что поговаривают. Но как показать им воскресшего покойника? Весь мир станет потешаться надо мной. — И задумался, задумался глубоко; наконец отрезал: — Нет, это невозможно! Возвращение в Кутаиси невозможно. Напиши: если хотят — пусть приезжают сюда. Но Силибистро все равно останется в покойниках, жить он может только по паспорту Шабурянца... Завтра же, Бесо, подыщи им квартиру, где-нибудь в глухом квартале. И еще заведи в "Саламандре" шустрого человека, чтобы своевременно сообщил, если там что-нибудь прознают. Надо дело в зародыше удушить... А теперь оставь меня ненадолго...
Он прилег на обитое штофом канапе. Собрался с мыслями: вытянул из спутанного клубка одну нить, за ней другую, третью,— и вскоре перед ним раскинулась целая сеть новых комбинаций.
— Послезавтра получу от Гануса миллион... Выброшу на биржу акции "Англоросса" и сам же их тайно скуплю — пополню контрольный пакет... Надо придумать что-нибудь против "Космоса" — вызвать шум в прессе: акции сразу подскочат, тут-то я их и продам... Гришка посодействует, напророчит... и Тане сбагрю тысяч на сто... Заодно попользуюсь Гинцем, Ганусом и Мендельсоном. Они мне счета, а я их акциями — нате вам!..