Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе

Джавахишвили Михаил Саввич

Юная девица, как растение без корня; зрелая же женщина — уко­ренившаяся липа. Девица сеет, а женщина — пожинает. Первая учится, вторая — учит. Одна застенчиво улыбается или заливается колокольчиком, другая же хохочет и стонет. Ласка девицы — нежный ветерок, ласка женщины — буря. Страсть девицы — язычок пламени, вспыхнул и нет его, страсть женщины — уголь, пышущий жаром. Наконец-то Квачи понял Исаака и разделил его вкусы...

Но будь проклят тот, кто выдумал деньги! Лиры и доллары текут между пальцев, как вода! Разок-другой Квачи обстриг тон­корунного американца Ватсона и еще парочку лопоухих

европейцев, однако в дальнейшем судьба отвернулась от него — лопоухие европей­цы то ли перевелись в Стамбуле, то ли исхитрились и навострились.

Турки сторонятся молодцов вроде Квачи; что же до здешних греков, армян и евреев, те сами не прочь поживиться за его счет. С ними Квачи как облупленный — словно они голеньким держат его на ладони. Не успеет самтредский плут раскрыть рот, а эти проще­лыги уже знают, что он хочет сказать, и ответ у них готов: Квачи только нацеливается извлечь из тайника хитроумный капкан, а они уже расставили вокруг с дюжину куда более хитроумных; Квачи на­чинает плести сеть, а сам уже опутан по рукам и ногам!.. Нет, здесь нет никакой возможности работать. Этот город не для порядочных людей. В Париж! В Рим! В Лондон!..Но... в Европу Квачи не пускают — не дают визу. Видно, наслышаны о нем; и здесь нашлись враги — ставят палки в колеса, порочат его честное имя.

В конце концов Квачи смирился: "Будь, что будет!"

Но безденежье и в Стамбуле не сахар. А потому Квачи взялся за ум только тогда, когда бросил извозчику последнюю лиру.

Стамбул — столица эмигрантов. В Перу русская речь звучит чаще турецкой. Квачи переходит из ресторана в ресторан, из каваханы — в кавахану, что-то делает, о чем-то хлопочет, кого-то ищет... При благоприятном исходе "проворачивает" дельце. Заводит шашни с красотками, уводит их и сбывает Ватсону или кому другому, за что ему перепадают горькие объедки с ватсоновского стола.

Ватсон познакомил Квачи с врачом, врач свел со старухой, ста­руха немногословно объяснила:

— У нас в городе пропасть бездетных женщин: мужья есть, а детей нету... Ты меня понял?

Как не понять! Квачи должен помочь бездетным супругам обза­вестись дитем. Пожалуйста! А цена?

— О цене договоримся. Главное — гарантировать тайну.

Квачи примет и это условие.

Уже принял и исполняет все условия договора. Исполняет на со­весть, тем и живет.

Однажды в поисках клиентуры он заглянул в махонький стам­бульский дворик.

— Здесь живет мистер Дербли?

— Нет, мистер Дербли в этом доме не живет.

Господи! Чей это голос? Кто это стоит на маленьком балкончике? Чьи это волосы — золотистые мягкие локоны? Чьи глаза — голубые, глубокие и сияющие? Эти губы, чуть поблекшие и трепещущие?.. Не­которое время они почти испуганно смотрели друг на друга. Неуже­ли?!

— Ребекка, ты?!

— Я! Конечно, я! Не узнал?

— Моя Ребекка!.. Моя Реби! — в два прыжка Квачи одолел дво­рик и прижал Реби к груди. Она сдержанно и скромно ответила на страстный поцелуй и, смущенная, обернулась. В дверях комнаты стояла другая женщина.

— Господи! Елена!! И ты здесь?! — он обнял Елену, бормоча: — Обе вместе... Обе в один день, в одном доме. Двойная удача...

— Заходи,— пригласила Елена.

Вошли в дом. Маленькая, низкая и темная комната. Жилище бук­вально дышало сыростью, бедностью и горем.

Квачи оглядел бывших подруг. На них были дешевые платья из ситца, да и те в заплатках; пальцы исколоты, глаза красны от бессон­ницы. По щекам Ребекки текли слезы.

О чем ты, Реби? Что ты? Поделись печалью со своим Аполлоном. Не смущайся и не робей. Он простил твою слабость — то, что, не выдержав пыток, ты выдала его на допросе у Павлова.

— А Павлов?..

— Я слышал, что месяц назад его расстреляли в Тбилиси...

Ребеку не обрадовала эта весть. Как, впрочем, и Квачи.

Елена слегка побледнела.

"В самом деле,— припомнил Квачи.— Ведь между нею и Павло­вым одно время что-то было..."

Елена с Ребеккой поведали Квачи свою жизнь.

Пять лет назад они бежали из Петербурга — Исаак, Ребекка, Елена и несколько их знакомых. Не доезжая до Москвы, застряли на маленькой станции. Там их ограбили. Почти через полгода кое-как добрались до Одессы — с пустыми руками, чуть ли не голые и босые. Попрошайничали и ради куска хлеба не гнушались самой грязной работой. В Киеве случайно встретили Витгенштейна: Квачи помнит этого господина, безуспешно соперничавшего в Париже со счаст­ливчиком Аполлоном?

— Помню, прекрасно помню...

Какое-то время Витгенштейн помогал Елене, но потом его рас­стреляли.

— Кто?

— А кто знает! Тогда все расстреливали друг друга: Петлюра, Скоропадский, Махно, генералы, белые, красные...

В Одессе выяснилось, что родственники Исаака и Ребекки, на которых возлагалась вся надежда, ограблены дотла.

Когда к городу подошли красные, погрузились на корабль и бежали в Константинополь — все-таки Исаак был очень умелый муж­чина...

— Почему — был? — не понял Квачи:— Кстати, где он?

— Умер,— ответила Елена.

Ребекка опять всплакнула. А Елена продолжала:

— Исаак действительно был умелый человек. Открыл здесь рес­торан, и с вполне приличным доходом. Мы с Реби тоже там работали.

А полгода назад Исаак простудился и... После его смерти выясни­лось, что за ресторан мы должны по кредиту. Пришлось его продать.

Теперь вот шьем и штопаем, тем и живем...

Многих еще припомнили они. Одни умерли от голода или от го­ря, других арестовали или уничтожили, а третьи по Парижам, Стамбулам и Прагам, в России или в Европе стирали белье, таскали чемо­даны, мыли посуду по ресторанам, надрывались и таяли на глазах.

Квачи пригласил подруг в ресторан, но получил отказ, поскольку у них не нашлось подходящих платьев.

Расстались поздно ночью.

Что делать Квачи? Как быть? Помочь этим женщинам? Обязан ли Квачи взваливать на себя такую обузу? Разумеется, не обязан: когда-то каждый из них получил свое, сполна вознаградив другого.

Но все-таки... Кто знает, как жизнь сложится дальше.

На следующий день Квачи повел обеих в знакомый притон.

Там все уже были пьяны. Визжала музыка. Фокстрот, танго и танец живота вихлялись и бесстыдничали столь откровенно, что крас­нела даже забредшая на запах уличная сука. Женщины время от времени уводили распаленных клиентов и вскоре возвращались.