Каникулы в коме
Шрифт:
Марк решает подвергнуть соседей по столику своему любимому тесту Трех Зачем. Обычно никому не удается пройти через него. Теорема Трех Зачем проста – в ответе на третий подряд вопрос, начинающийся с «зачем?», каждый подвергшийся тестированию, в том или ином виде, вспоминает о смерти.
– Налью-ка я себе еще вина, – говорит Лулу Зибелин.
– Зачем? – спрашивает Марк.
– Чтобы напиться.
– Зачем?
– Потому что– мне хочется повеселиться сегодня вечером, но, поскольку вокруг меня сплошные дебилы, мне это вряд
– Но зачем?
– Зачем веселиться? Потому что рано или поздно я сдохну, и тут уж будет не до веселья!
Первый кандидат, подвергшийся Тесту Трех Зачем, под аплодисменты жюри покидает сцену. Но, чтобы доказать научную теорему, требуется провести целый ряд экспериментов. И Марк поворачивается к Ирэн де Казачок.
– Я пашу, как лошадь, – говорит она.
– Зачем? – с улыбкой на лице спрашивает Марк.
– Well, чтобы заработать денег.
– Зачем?
– Get out of there! Есть хочется, that's all!
– Но зачем?
– Give me a break! Чтобы не отдать концы, my boy! Нечего и говорить, что Марк Марронье торжествует. Это абсолютно бессмысленный тест, но Марку нравится доказывать бесполезные теоремы, которые он придумывает, чтобы убить время. Плохо только, что он разозлил Ирэн, облегчив тем самым задачу Фабу. Что поделаешь: наука требует жертв.
– Марк, скажите, вон тот высокий господин с тростью, не Борис ли это Ельцин? – спрашивает Лулу.
– Вроде он! Что вы хотите, восточный блок потихоньку нас оккупирует.
– Тсс, он идет сюда!
Борис Ельцин одет сообразно своим представлениям о том, как должен выглядеть свежеиспеченный капиталист. Чрезвычайно overdressed (во фраке, взятом напрокат), он протягивает им руку с неуместной поспешностью – как Ясир Арафат Ицхаку Рабину. Он еще не усвоил, что в светской жизни – в отличие от голливудских вестернов – побеждает тот, кто стреляет последним. Его пухлая ладонь повисает в пустоте. Проникшись состраданием, Марк хватает ее и прикладывается к ней губами.
Добро пожаловать, Матушка Россия, в наш европейский луна-парк! – восклицает он.
– Вы еще увидите, мы еще станем богаче вас, как только загоним по хоррррошей цене наши атомные бомбы вам, бедные наши вррррррраги! (Борис прилежно грассирует.) – Настанет день, и все мы наденем костюмы от Микки из органди!
– Да ради бога, лишь бы весело было!
– У меня есть подружка, – бормочет страшным шепотом Лулу, – уж такая расистка и антикоммунистка, что никогда не пила даже «Блэк рашн».
– Ха-ха-ха! – смеется Борис. – Возможно, теперрррь вы сумеете ее перрреубедить!
– Какая у вас великолепная трость, it's marvelous really, – говорит Ирэн.
– Однозначно, man, – бросает Фаб. – Палка – просто турбо-niсе!
– Ну и дела! – горланит Марк. – Тут у нас не стол, а какая-то всемирная деревня.
– Смотррррите, я набррррал тррринадцать жемчужин, – хвастается Борис Ельцин, демонстрируя портмоне, заполненное маленькими перламутровыми
– Зачем? – внезапно осеняет Марка.
– Чтобы помнить об этой вечеррринке!
– Зачем?
– Как зачем? Чтобы рррасказывать потом о ней моим внукам.
– Но зачем?
– Ну, чтобы они вспоминали обо мне, когда я перейду в мир иной… – торжественно заявляет русский президент.
У Марка загораются глаза от внутреннего ликования. Подвиньтесь, Пифагор, Евклид и Ферма! Нобелевская премия в области математики – единственная награда, достойная уважения, – практически в кармане. Обслуживание на высшем уровне, им уже несут основное блюдо – седло ягненка под соусом из «Смартиз». Марк встает – ему нужно в сортир. Перед тем как выйти из-за стола, он наклоняется к Лулу и шепчет ей на ухо:
– Поверьте, когда умираешь, хочешь отлить, это почти так же сладко, как кончить!
Марк окончательно понял, что вечеринка будет шикарной, увидев, как в дамском туалете девицы поправляют личики или нюхают коку (что, впрочем, почти одно и то же: кокаин – не более чем пудра для мозгов). Он пишет на листочке «Post-It»: «Основные события двадцать первого века или развернутся в дамских комнатах, или не случатся вовсе».
22.00
Никогда мне не бывает так грустно, Как после хорошего обеда.
Возвращаясь, Марк натыкается на Клио – подружку Жосса Дюмулена. Она с трудом ковыляет вниз по лестнице, мешают ноги десятиметровой длины (за вычетом каблуков). Ее почти совершенное тело нещадно затянуто эластичным платьем из латекса.
– Мадемуазель, позвольте угостить вас лимонадом! – обращается к ней Марк, подставляя руку для опоры.
– Sorry?
– Донна, ты опоздала, – разъясняет Марк, – и мы тебя нака-ажем!
– Oh yes please! – отвечает она, хлопая невероятной длины накладными ресницами. – lama naughty girl!
Она многозначительно жмет Марку руку.
– В наказание ты будешь ужинать за моим столом.
– Но… меня ждет Жосс…
– Приговор окончательный, обжалованию не подлежит! – изрекает Марк. И он волочет Клио за свой стол, схватив ее за очаровательное голое запястье.
Вернувшись к тарелке с блюдом из невинно убиенной овечки, Марк подвергается допросу с пристрастием.
– Ну что, – спрашивает ироничным тоном Лулу Зибелин, – готовитесь ко второй попытке?
– Ага, – кивает Марк. – Сам не знаю, что на меня нашло. Так называемая «французская литература» сегодня обладает примерно таким же весом, как театр Но. Зачем писать, если роман живет не дольше текста рекламного ролика макаронных изделий фирмы «Барилла»? Оглянитесь вокруг: фотографов здесь сегодня не меньше, чем звезд. Так вот, во Франции – та же хреновина с писателями: их примерно столько же, сколько читателей.