Каньон Тираннозавра

Престон Дуглас

В ее трехметровых челюстях помещалось шесть десятков зубов. Четыре передних резца служили для сдирания и скусывания мяса с костей. Зубы, предназначенные для умерщвления добычи, образовывали жуткий боковой ряд. Некоторые из них достигали двенадцати дюймов в длину, включая корень, и в обхвате были размером с детский кулачок. По краям они имели зазубрины, и самка, сделав первый укус, могла удерживать свою добычу, одновременно как бы распиливая, разрезая ее плоть и выхватывая до десяти и более кубических футов мяса за раз, причем весили эти куски по нескольку сот фунтов каждый.

Череп ее был оснащен целым лабиринтом полостей, пустот и канальцев, что придавало ему значительную легкость, прочность и подвижность.

Укусы самки могли быть двух видов: укус «сверху» – с помощью его она резала мясо жертвы, словно ножницами, и «щипцовый» укус, пробивавший панцири и дробивший кости. Ее небо поддерживали тонкие связки, благодаря им череп при укусе становился более плоским, раздавался в стороны и растягивался, позволяя ей проглатывать целиком громадные куски мяса.

Мощные, заходившие одна на другую челюсти способны были на укус такой силы, что на один квадратный дюйм одновременно воздействовало более ста тысяч фунтов. Столь чудовищного давления не выдержала бы и сталь.

Ее верхние конечности были невелики, размером почти с человеческие, только гораздо мощнее. На них имелось по два загнутых когтя, расположенных под углом 90 градусов к самой конечности; они могли захватывать и распарывать туши жертв, не оставляя тем ни малейших шансов на спасение.

Ее спинные позвонки в тех местах, где к ним присоединялись ребра, были величиной с кофейные банки, что обеспечивало самке возможность выдерживать тяжесть собственного желудка, в котором могло находиться более четверти тонны недавно съеденного мяса.

Она смердела. Во рту у нее, в специальных щелях между зубами, помещались крупные и мелкие куски гниющего мяса и частички прогорклого жира. Они делали укус самки еще опаснее. Даже если жертве удавалось уйти после первого нападения, она скорее всего вскоре погибала в результате серьезной инфекции или заражения крови. Кости, выходившие вместе с фекалиями самки, иногда оказывались практически полностью растворенными концентрированной соляной кислотой – в такой среде переваривалась пища в ее желудке.

Мыщелок затылочной кости самки был величиной с грейпфрут, так что она могла поворачивать голову почти на 180 градусов и захватывать добычу в любом направлении. Подобно человеку, она обладала стереоскопическим зрением. Кроме того, самка отличалась превосходным слухом и обонянием. Все пять чувств помогали ей выслеживать добычу. Ее излюбленными жертвами были утконосые динозавры, стада которых шумно продирались сквозь обширные леса, голося и трубя, – эти сигналы помогали им держаться вместе и собирать детенышей, отстававших от матерей. Она умела приспособиться к разным условиям жизни и не брезговала ничьим мясом.

Самка обычно охотилась, предварительно устраивая засаду: сначала она долго и незаметно подкрадывалась к жертве, затем следовал короткий бросок – и конец. «Лесные» цвета – зелено-коричневый пятнистый узор – служили ей прекрасной маскировкой.

В молодости она охотилась в стае вместе с сородичами, но, став зрелой, действовала в одиночку. Самке не случалось атаковать жертву и потом вступать с ней в смертельную схватку. Совсем наоборот: набросившись на добычу, она кусала ее всего один раз, свирепо, пробивая зубами любой панцирь, любые роговые пластины и сразу добираясь до жизненно важных органов и пульсирующих артерий. И тогда, удерживая жертву, как червя на крючке, самка ударяла добычу нижней конечностью и разрывала ее. Затем она выпускала животное и отступала на безопасное расстояние, пока жертва тщетно билась и ревела, содрогалась в конвульсиях и истекала кровью.

Как многие хищники, она была еще и трупоедом, не пренебрегая никаким мясом, пока то еще не окончательно разложилось. Проглотить бьющееся живое сердце и вонзить зубы в гниющую, кишащую личинками мух тушу, – и то и другое доставляло ей одинаковое удовольствие.

Марстон Уэзерс

1

Уайман

Форд остановился, глядя на огромную расселину, названную каньоном Тираннозавра. Форд уже миновал базальтовую скалу, давшую каньону имя, и, прошагав еще десять миль, забрался глубоко, немыслимо глубоко вниз. Глубже, чем ему случалось заходить раньше. Это было Богом забытое место. Чем больше Уайман углублялся в каньон, тем выше вздымались его склоны, пока наконец они не стали физически давить на путника с обеих сторон, словно грозя сомкнуться. Отколовшиеся от утесов глыбы величиной с дом лежали, разбросанные по дну каньона, среди них вились солончаковые дорожки. Ветер поднимал облака белой пыли. Форду казалось, что в каньоне нет ничего живого, кроме редких сорных кустов и, естественно, уймы гремучих змей.

Он замер, увидев, как впереди что-то медленно шевельнулось: техасский гремучник толщиной с его собственную руку прополз по песку буквально в двух шагах; язычок змеи часто трепетал, слышалось мерное шуршание. В этот вечерний час змеям пора выползать из нор, подумал Форд, жара спадает, и они стремятся начать свою ночную охоту раньше других.

Уайман продолжил путь, широко шагая в привычном темпе. Он двигался словно по лабиринту – множество боковых каньонов ответвлялись от главного и уходили в никуда. Форд оставлял позади милю за милей. На западе, на небольшом возвышении, где каньон делал очередной поворот, виднелось внушительное нагромождение скал – тех самых, что Форд заметил еще с Навахского Кольца и уже успел окрестить Лысыми. Нижняя часть каньона скрылась в тени, разбавленной теплым оранжевым свечением – то солнечный свет отражался сверху, от восточной оконечности каньона.

Форд радовался, что день подходит к концу. С утра он крайне экономно расходовал воду, но благодаря воздуху, становившемуся все прохладнее, жажда, к счастью, ослабевала.

В пустыне ночь, чуть заявив о себе, быстро вступала в свои права. У Форда оставалось не много времени на поиски хорошего места для привала. Прибавив шагу, Уайман пошел дальше, глядя по сторонам, и скоро увидел, что хотел: два валуна образовывали укрытие, между ними ровным слоем лежал мягкий песок. Форд снял с плеч рюкзак и сделал большой глоток воды, подержав ее во рту, прежде чем проглотить, чтобы в полной мере насладиться влагой. Еще пятнадцать, может, двадцать минут будет светло. Зачем тратить это время на раскатывание постели и готовку? Оставив снаряжение, Форд двинулся вперед, к тому месту, где начинались Лысые скалы. При ближайшем рассмотрении они больше напомнили путнику не черепа, а гигантские раздавленные грибы-поганки; каждая глыба имела футов тридцать в ширину и футов, наверное, двадцать в высоту. Они состояли из темно-оранжевого песчаника, пронизанного винного цвета сланцевыми вкраплениями и галькой. У некоторых массивных куполов, находившихся ближе к краю, когда-то треснули опоры, отчего они упали, как Шалтай-Болтай, и разлетелись на куски.

Форд вступил в лес колонн, поддерживавших круглые каменные купола. Сами колонны образовались из бледно-розового песчаника, каждая из них достигала около десяти футов в высоту. Уайман с трудом пробирался между ними, намереваясь выяснить, как далеко простирается это скопление. Форду казалось, что ни одна скала не напоминает ту, которая ему нужна, и в то же время все они были похожи друг на друга, словно члены одной семьи. Уаймана охватила знакомая дрожь. Его не покидала уверенность: похороненный в камне динозавр все ближе. Форд протискивался между валунами, иногда ему приходилось ползти, от громоздившихся над головой скал становилось жутко. Перебравшись на противоположную сторону, Уайман, к своему удивлению, обнаружил, что Лысые скрывают вход в другой каньон, или, вернее, в невидимое продолжение каньона Тираннозавра. Форд вступил в эту скрытую расселину, торопливо зашагав по ее дну. Новый каньон был узок, его наверняка часто затопляли ливневые паводки: по обеим сторонам валялись покореженные стволы деревьев и ветки, очевидно, принесенные потоками воды сверху, с гор. Вода отполировала нижнюю часть склонов, кое-где проделав в них углубления.