Капитал (сборник)
Шрифт:
– Вчера свершилось! Я встретил единственную! Ты рад за меня?
– Когда успел-то? – серьёзно удивляюсь. – Я у тебя вчера был…
– Пошёл я, на ночь глядя, в ларёк на остановку за сигаретами, а она там, бедняжка стоит, на последний автобус опоздала…
– А откуда опоздала?
– Мы разговорились с полуслова! – не услышал он моего умного вопроса. – Я впервые в жизни разговаривал с дамой свободно! Предложил ей пойти ко мне, и она пошла!
– Сколько лет?
– Ну, младше меня. Девятнадцать.
– А звать?
– Магическое имя! Как мантра, как заклинание! Смысл всего мироздания в нём! Екатерина!
– Хорошее имя. Так она ночевала у тебя?
– Даа! Дааа! Мы уже делали детей. Решили, что будет два мальчика и две девочки.
– Учится? Работает?
– Учится. Вернее, за неуплату её отчислили.
– А сейчас она где?
– У меня! Мы теперь вместе живём. Я предложение сделал, она согласилась! Она самая красивая! Ты бы видел, какие у неё ногти! С рисунками!
– У меня тоже новость…
– А на ногах! С чёрным лаком! Ах!
– Я у Любы был, помнишь, про цыганку тебе говорил… Сейчас ты посмеёшься…
– Мы вообще ночь не спали!
– Ты послушай…
– У меня даже спина болит! Я самый счастливый!
– Нагадала она мне вот чего…
– Я желаю тебе, чтобы ты тоже испытал такое же счастье!
– Нагадала, говорю, что помру, представь себе…
– О, не сказал тебе ещё: она призналась, что любит меня. Я ей тоже признался.
– Ты где сегодня будешь?
– С ней!
– Понятно. Давай тогда как-нибудь в другой раз увидимся.
– Да-да, давай-давай! Счастливо! Звони!
И кому мне дальше хвастаться? Вадику? Каббалисты спят до трёх. Идти к ней? Вонючий, опухший, полупьяный не пойду. Домой – и как следует спать! И нечем хвастаться. Дрянь всё это! Ещё бы в гороскоп поверил! Стыдно. Спать!
Просыпаюсь второй раз за день и просыпаюсь внезапно, как с пинка. Мне страшно. Бывает же такое! В одно мгновение понял, что если скорая смерть случится, то на сегодня я говно! Если жизнь закончится сейчас, то иначе меня назвать нельзя. Да если и не умирать сейчас, всё равно – оно.
Вскакиваю
Хотя, правды ради, скажу: когда мне было думать про себя? Я десять лет не вылезал с работы. Жил там. Дружил там. Полюбил, сука, тоже там! И кого? Чужую.
Правду цыганка прочитала по картам. Жена одного, любовница – другого. Всё у меня не по-людски. О том и речь, что жить – что нет. Я так и так дурак.
Разве увёл бы её из семьи? Нет. Стал бы ломать ей «левак»? Может быть, и стал бы…
И просто проклятый дурак, потому что полюбил взаправду.
Поверьте на слово, эта женщина хороша. Она не просто женщина, она событие, женщина-солнце. Еле придумал! На людей вокруг она действует движением брови. Вокруг неё вращаются тела всех размеров, хотят они этого или нет. Добиться её, это всё равно, что победить в войне или высадиться на другой планете. Стать легендой.
Ой, хорошо меня встряхнуло гадание. Хватит. Пойду-ка завтра с утра в церковь. Ходят же люди.
5.
Проспал! Хотел пойти в церковь в часов пять, а проснулся в девять. Пока чего, вышел после обеда.
В церкви тихо шарахаюсь мимо икон, как начинающий пользователь среди аватаров. В солёной руке жму дешёвые свечи. Всюду кромешная наука, которая мне, вроде, не в диковинку, поди русский, но ощущаю себя чайником среди старушек-профессионалок. Те шустро обгоняют, перестраиваются, сигналят Ему, а я церковные ПДД не учил и на каждом шагу сам себе создаю помехи.
Нахожу уголок с закопченной иконкой, останавливаюсь и первый раз спрашиваю себя: а чего хотел-то? Ждал, наверное, что подойдёт сотрудница с фанерными ликами на груди и на спине и спросит:
– Что Вам подсказать?
– Да вот, гадала мне цыганка…
– Так, и что интересует?
– Должен преставиться, гой-еси…
– Вы у нас первый раз, карточка есть?
– Я раньше всё по каббалистам больше…
– У нас ассортимент отечественный… и т.д.
Денег надо найти! – осеняет меня. Вместо того чтобы спасать, когда зачесалось, свою безликую душонку, надо, раз пошла такая пляска, помочь людям. Реально.
Из церкви выбираюсь с опущенной головой, как тать, и шагаю лишь бы куда. Только б не остыть. Есть у меня тема, есть!
В оперскую бытность подружился я с экс-замминистра-правительства-рф. Началось с того, что он попросил меня показать ему нашу Волгу. Мне не жалко, привёз его на реку, показал, вуаля. Он идёт купаться, а в это время из воды выступает свежая, бодрая, как Афродита, немецкая овчарка. Она рычит и к Вольге-мюттер не подпускает. А рядом стоит улыбчивый хозяин, харизматичный молодой еврей с хасидской бородкой.
Мы ему:
– Нехорошо!
Он же кратко:
– Фас!
Собачка прыгает и аппетитно вгрызается в толстую подмышку экс-зама.
Волги не хлебавши, поехали к эксу в гостиницу и пока ехали, он больше вспоминал не немецкую породу собаки, а ближневосточную – хозяина. Я умильно слушал, пока возьми да не скажи про рога Моисея.
– Друг! – говорит мне экс. – Что тебе хочется? Что угодно проси.
– Пачку бумаги, – отвечаю ему.
– Чего?
– Нам документацию не на чем печатать.
Добираемся до гостиницы и всю ночь дезинфицируем укус. Проституток помню плохо. Помню, что экс постоянно уступал мне, как молодому, дорогу, а я из почёта к старику, не спорил.
Он подарил мне готовый бизнес. Я не брал, объяснял, что не жил хорошо и неча начинать. Он сказал: «Отдай другому, если не надо», – и уехал. Русский барин.
Я передарил. Мне было неинтересно и стыдно владеть дармовщиной. Передарил, не глядя, одному малознакомому русичу, который просто подвернулся под руку.
Знаю точно. Сейчас Женя (тот, кому я) – один из самых богатых людей города и области. Он должен обрадоваться, когда позвоню ему. Я должен быть для него дороже отца родного.
Звоню. Не берёт. Не слышит? Перезваниваю.
– Да.
– Жень, узнал? – спрашиваю лишнее, потому что у него всё равно высветилось.
– Не узнал.
– Ваня.
– Какой?
– Жень! Ваня я! Встретиться надо!
– А! Ваня. Чего ты хотел?
– Увидеться надо.
– Некогда, Вань. Рассказывай сейчас.
– Я говорю, надо встретиться!
Договариваемся на вечер у памятника Ленину. Сделано.
До вечера недолго. Доживу. Пора по-бухгалтерски точно рассчитать, как потом оперативно потратить деньги. Половину сразу Серёге. Чтоб было, на что любить Екатерину, не то эта бродяжка бросит его завтра же. Вадику забью едой холодильник, а налички он от меня не получит. Потом куплю много цветов ей. Столько, чтобы убралось за раз в маленький грузовичок, в ту же ГАЗель. Глупо, но и в оригиналы я не лезу. Хочу глупо.
Остальное принесу родителям. Я ещё никогда не давал им денег. А тут хватит им на машинёшку-иномаринку и пожить, не думая о завтра.
Вечером хлестанул дождь. На, попробуй, спрячься под памятником Ленина. Мог бы уйти в мебельный магазин и смотреть через витраж, но магазин сейчас закроется. Значит, стою. На посмешище Ленину. Да оба стоим на посмешище!
Пять минут, как он должен уже приехать. Звоню. Отключился! Спокойно, у меня ещё два его номера, о чём он не подозревает.
– Алло!
– Жень, это я.
– Не узнал…
– Иван.
– Ай, Иван, перезвони через часик, я пока в другом городе.
Взрываюсь. У меня такое бывает. Редко, раз в год, дай-то бог. Это с детства. Помню, что пятилетним напал на большого хама и стал комкать ему лицо, как газету. Он сначала даже не шевелился и усиленно какал, а потом заревел и убежал.
Я орал на Женю и из-за дождя не видел, что Ленин, при всём моём к нему, возможно, надул в бронзовые штаны.
– Через десять минут приеду, – тихо ответил Женя.
Не успел я выкурить трясущуюся сигарету, как к нашим с Лениным ногам подкатил внедорожник. С сигаретой и не оглянувшись, мало ли Женя приехал с поддержкой, я забрался в машину.
– Здоров! – пожал я ему руку своей сырой рукой.
– Здравствуй, – почти неслышно сказал он.
Мы оба уставились в лобовое стекло и замолчали.
– Ты понимаешь, зачем я тебя вызвонил?.. – начал я.
– Да, Вань.
– Ты помнишь?
– Да. В случае, если тебе понадобится, тридцать процентов от прибыли – твои. Всё помню, Вань.
– Мне понадобилось.
– Вань, денег нет.
Я вытаращился на водительскую панель и внезапно очаровался огоньками.
– Где они?
– Их и не было, – говорит Женя всё тише и тише. – Бизнес оказался убыточным. Я до сих пор не расплатился с долгами, на которые встрял из-за него.
Блуждаю глазами по машине, а он убаюкивает меня, наклоняясь ко мне ближе и ближе, вот-вот поцелует:
– Ну, посмотри на меня. Посмотри мне в глаза. Увидишь, я правду говорю.
Я не смотрю. Я слежу за своим сердцем. Оно постарело лет на сорок и куда-то падает. Уже боюсь, не оставить бы его в машине, когда буду уходить.
– Я бы дал тебе даже из своих денег, но как начался этот кризис…
Шар! Не боится, что у меня с собой может быть оружие. Он знает обо мне больше, чем я о нём. Я – только о его делах и кошельке да о тайной любви к женским платьям, а он – о том, чего я стою, о том, что я неспособен выколачивать деньги. Красавец.
– Вот, на. Чем могу, – он протягивает мне одну купюрину, которой хватит на водку и закуску, подонок.
Я беру. Слышите? Беру и ухожу. Даже спасибо сказал.
Встал перед Лениным, а дождь сильнее, волнами. Сжал купюру, сжал веки и зубы. Лишь бы не выбросить! Теперь и эти позорные деньги нужны мне сегодня.
Звоню позвать Серёгу:
– Серёг, привет…
– Ванька! Ванюшка! Иванко! – заполонил он меня сходу. – Я тебе говорил, что я самый счастливый человек в мире?
– Говорил…
– Что у тебя шумит? Ты под дождём, что ли? А мы сейчас с Екатериной возьмём такси и поедем в ресторан. Будем ужинать в отдельном кабинете при свечах! Ты рад за меня?
– Рад-то рад. А деньги-то?..
– Да провернул тут одно дельце.
– Удивлён, честно…
– Всё, бывай! Как сам-то?
– Помаленьку.
Ай да Серёга. В ресторан. Я сегодня тоже свечи жёг. Неужели он сделал? Экспроприировал?
– Видал? – говорю Ленину вслух. – Не хуже тебя у меня друг.
6.
Вечер удался. Час отогревался в ванной, потом накрыл себе письменный стол водкой, оливками и селёдкой. Включил компьютер. Одно ценно для меня в нём – это её фотографии. Около пятисот.
С любовью наливаю, но стараюсь не частить. Мне хорошо, смотрю на своё-чужое счастье. Не заметил, как забыл про Женю. Один раз вспомнил и улыбнулся: сам дурак, это меня в телефоне надо записывать «Ваня-муд». Может и записывают давно.
После двухсотой фотографии начинаю смеяться и разговаривать. Воображаю, чего нехорошего ей завтра наговорю. Мы больше хохочем друг на друга, чем милуемся. Про нас, наверное, думают, что мы мерзавцы и друг для друга опасны. Так мы шифруемся и так мы счастливы.
Я ведь вживую не видел её месяц. Понимаю почему. Пьянствовал.
Не, все пятьсот не посмотрю. Мозг уже почти обесточен, триста-то еле-еле. Люблю я её, и с ментовки ушёл, чтобы разлюбить.
Вдруг утро. Благополучно настал третий день, как мне нагадано сгинуть со свету. Я свежий, никакого похмелья. Голова ясная, глупая, как у младенца. Не болел бы ещё кулак…
К ней! На остаток денег покупаю шоколадку «Алёнка», прячу за пазуху. Пацан.
Тенью пробегаю по коридорам. Врываюсь к ней в кабинет.
– Здрасьте!
Она оглянулась из-за компьютера и всё, больше ничего. Сидит и дальше печатает. Будто не я вошёл, а дверь открыл сквозняк.
– Здравствуй, говорю! – улыбаясь шире плеч, повторяю.
И на этот раз не оглянулась.
– Что случилось-то? – уже шумлю.
Молчит. Не призраком же я стал, как в мистическом триллере. Она встаёт и идёт к шкафу, рядом с которым я стою. Далее делает так: отодвигает меня рукой, чтобы я подвинулся, но касается тыльной стороной ладони, словно брезгуя. Изумляюсь, но зато хоть не призрак.
Она берёт одну папку с полки и снова возвращается за стол.
– Чёрт побери, что я не так сделал-то?!
Не оглядывается. Опять меня нет.
– Ты скажи! Скажи! Объясни, что ты хочешь? Чтобы я больше не приходил?
Молчит.
– Да в рот тебя! Разве так
Молчит, и я замолкаю. Смотрю на неё и, наверное, у меня лопаются капилляры в глазах. Ничего, обычная. Может быть, слегка бледная, а вроде, нет.
– Я пойду?
Тихо в ответ.
Ухожу. Топаю.
Мне навстречу Слава. Тот самый, с кем она втайне от мужа и без тайны от меня. Он тоже знает, кто мы друг для дружки. Никогда Слава со мной из-за неё не спорил, ибо – ментовское братство. Баб ради не собачиться.
Слава видный, женская мечта во плоти, но не хочу сейчас о нём.
– Был у неё? – спрашивает он ерунду. – Пойдем, поговорим.
Мне интересно. Али дуэль? Выходим на улицу, он шепчет:
– Ты ещё не слышал? Ты же давно не был.
– Чего?
– Проверка с управления приезжала. Сам Ситников был. Помнишь его, гандона?
– Помню. Гандон.
– Он её прямо в кабинете изнасиловал. Только никому!
Часто говорят, онемел. Я не онемел, я забыл сам способ речи.
– И что она? – произнёс я наугад, как получится.
– Таится, конечно, – выпучивает он красивые глаза. – Где сейчас ещё работу найдёшь?
– А вы?
– Сам подумай! Если мы кто слово скажем, нас проверками задолбят, и та к уж!
Ухожу от него. Быстро иду, ищу дворы. Быстро-быстро. Чувствую, что не успеваю. Сворачиваю за дерево и дышу, как перед рвотой.
Дышу, но спазм не удержать. Меня рвёт слезами. Вырвало, следом – второй раз. Дышу, дышу. Зачем-то произношу вслух её имя, и уже не рвёт, а плещет из меня.
Рядом шаги. Я отрываюсь от дерева и иду. Пытаюсь нахмурить лицо, но оно расползается. Слёзы прямо в открытый рот. Бежать! Взять у Серёги вещь.Серёга встретил меня с родовой иконой в руках. Он блаженно улыбался.
– Ты один? – спрашиваю.
– Один.
Я прошёл к нему в комнату и утвердился в кресле. Он встал напротив, держа икону обеими руками, будто собрался благословлять.
– Она ушла от меня, – произносит он.
Длится пауза, живая, не театральная.
– Ночью все деньги извёл на неё, а утром говорю, что отныне будем жить по любви, без денег. Она и ушла.
Я ищу в уме любое коротенькое слово, чтобы ободрить Серёгу, но искренне удаётся только:
– Да…
Ему этого достаточно.
– Брат! – говорит он. – Ты меня понимаешь!
Он заново пересказывает мне про остановку, ногти и уставшую спину.
– Я думал, что только в кино так, а она сама мне говорит: «Давай туда». Ты пробовал?
Он трясёт над моей головой иконой, а я думаю своё. Вспоминаю, что напротив здания Управления, в метрах ста, строится жилой дом. Пока возводятся этажи. Я без проблем проберусь на стройку и размещусь в одной из комнат. Прицельная дальность винтовки 250 метров. Даже не потребуется оптика. Стреляю я лучше, чем вижу. Дано.
– Она там бреется! И мне сказала бриться, чтобы ей не лезли волосы в рот. Представляешь, какая талантливая?
Засяду вечером. Знаю, что никто из заместителей начальника (а он зам) не уходит с работы, пока у генерала горит в кабинете свет. Где окна генерала, мне известно. То есть: слежу, когда погаснет в окнах свет, и через 10 – 15 минут Ситников перед моими глазами.
– Ты не слушаешь меня? – возмущается Серёга. – Я спрашиваю, сколько, по-твоему, дадут за эту икону в антиквариате?
– Ты вконец ошалел? – скрипучим, ещё непросохшим голосом, говорю ему.
– Деньги нужны, Вань. Катю вернуть.
Я замолкаю на минуту, больше не желая вникать в горе Серёги, и диктую ему:
– Доставай винтовку-мелкашку…
– Думаешь? – перебивает он меня. – Чтобы Катя не досталась никому?
– Доставай винтовку, – повторяю ему, – мне надо, мне. Ничего не спрашивай. Помощь не предлагай. По телефону со мной больше ни о чём не говори, а лучше не звони совсем.
– У тебя-то что? – прозаично интересуется Серёга.
– Я сказал, не спрашивай.
– Вань, ты всё-таки согласись, что Екатерина для меня больше, чем девушка…
– Серёг, ты слышал, о чём я?
Он тискает икону и на вдохе произносит:
– Была и нет её…
– Ты дурак?
– Я про винтовку.
– Шутишь?
– Я же объясняю. Мне были нужны деньги, вот и продал.
– Почему именно её? Про меня забыл?
– Её-то как раз не продавал…
Я уставился на него.
– Винтовку я подарил. В довесок. Спешил что-нибудь продать, а соглашались купить только автомат и пистолеты. И то через неделю. Я пообещал даром КС и мелкашку, лишь бы деньги сразу. И цену до копеек снизил.
Гляжу на него и не вижу. Нет Серёги. Пусто. Жизнь его пустая, как его же яйца.
– Обижаешься? – спрашивает из пустоты голос Серёги.
Я не хочу ему отвечать. Боюсь, что пустота ворвётся мне в горло и с силой вакуума взорвёт меня, расщепит. Я-то теперь имею смысл жить. А винтовка ушла, так и ладно. Всегда найдётся нож.
– Думаешь, не продавать? – из пустоты перед моим носом маячит икона.
Я отворачиваюсь от неё и жмурю глаза. Ножом, вручную, будет хлопотно, и уйти шансов почти не останется.. Стой, Ваня! Ваня стой!
Я замер, стало страшно. Почувствовал, как зудит мозг. Ещё минута или миг и в мозгу случится химический процесс, после которого я просто, пошло сойду с ума.
– Вань, скажи, что у тебя стряслось? Я же друг.
Всё, всё, хватит. Больше не думаю. Сойти с ума – это то же, что смерть. Думать – завтра.
С усилием выискиваю глазами в пустоте силуэт Серёги.
– Собирайся, пошли со мной к Вадику, – говорю силуэту.
– Кто это?
– Тебе какая хер-разница! – стараюсь говорить скорее, не думая.
Мы идём по улице, и я стыжусь Серёги, будто он педераст.
– Может, мне повеситься? – пыхтит Серёга, не успевая за мной.
– Иди на хер! – краток я.
– Вань, будешь грубить, я не пойду с тобой.
– Сука, замолкни! – выпаливаю, после чего он спешит смирно.
А правда, зачем я его тащу? Наверное, всё же жалко. Хочу, чтобы вместе со мной он сегодня отскочил от реальности… Не думать, Ваня! Не думать, гад!
– Шалом! – встречает нас Вадик в зелёных трусах.
Ему ничего не делается. Вечный Жид.
– Это свой, – показываю на Серёгу. – Вадик, есть у тебя?
– Как раз вовремя! Сейчас будем пробовать новый сорт. Мне с Питера прислали одну-единственную семечку, и она взошла. Я увидел и упал. Чёрная конопля! Листья прямо чёоорррные!
На кухне те же неизученные лица. Их три. Сидит и четвёртый. Его лицо мне знакомо свежими шрамами, которые на губах, на лбу, и нос всмятку.
Он, как и все, здоровается со мной и спешит досказать историю:
– Короче, пришёл в «Камелию», а там даги гуляют, пляшут свою лезгинку. Говорю им: езжайте к себе и там пляшите. Ко мне сначала один, я ему хлоп в тык, он – с копыт. Второй тут. С отвёрткой. Я ему хоп подсечку, он тоже с копыт, и я его давай крошить. Там все остальные. Короче, замесили меня.
У битого сквозь синяки выступил румянец. Окончив сагу, он воинственно огляделся и остановился на мне. Узнал. Что-то он увидел в моём лице неотвратимое, отчего румянец с него спал.
– Как их назвать? – неуверенно спросил он лично меня.
– Неруси, – отвечаю, не задумываясь, – прохода нет.
Он кивает и кивком пытается спрятать опозоренное лицо.
– Это Евпатий, – представляет Вадик рассказчика. – Так-то Паша, но погоняло Евпатий. Скинхед. Люблю я, Вань, с тех пор скинхедов!
– Что не любить, – соглашаюсь с Вадиком. – Сам, бывало, за Русь какашку съел бы.
– Проверим! – торопится Вадик и поджигает готовую папиросу.
– Я не буду! – шепчет мне Серёга, но я, пыхнув, передаю ему со словами:
– Тебя спрашивают?
После первого же пыха у меня высыхает рот. Силён сорт.
– Что-то меня прибило! – говорит один из неизученных. – Давно так не было.
Я прикипаю к стулу и в голове моей запускается форматирование, после чего я забываю даже название предметов. Смотрю на стол и, убей, не помню, как сказать. Стена? Команда? Баланс?
Последнее, что удаётся мне более-менее связно сообщить, это:
– Парни! Пора каравай. Будем бульон? Не ленись рано вставать. Я умираю. Золотые слова.
Вижу, Серёга лежит на полу. Синий. По кухне мечутся трое.
– Вадик! – кричит кто-то из них. – Придавило конкретно. Не спалиться бы!
Не обуваясь, они выбегают из квартиры.
– Вдруг мать придёт, хана! – вскрикивает Евпатий и срывается вслед за троими.
Остаёмся я и Вадик.
– Свет уходит, – говорит он дрожащим голосом. – Хорошая анаша.
– Завтра в школу, – вздыхаю последний раз, и сердце моё встаёт.7.
Смотрю на ножку табуретки. Давно, с час, смотрю. Знаю, как называется, а встать не могу. Кстати заметил, что перестал болеть кулак.
С трудом, деревянный, поднимаюсь. Оказывается, лежал на кухне лицом в пол. Далеко ходить не надо, сидит за столом страшный, синий Серёга. За его спиной окно, и там ночь.
– Как дела? – спрашиваю, едва двигая твёрдыми губами и языком.
– Тебя жду, – внятно говорит он.
– Зачем?
– Просто.
– Вадика не видел?
– По квартире ходит. Разминается.
– Тут я, – появляется белый костлявый Вадик. – Отлежал ты рожу, Ванёк, за четыре дня. Поглядись-ка в зеркало.
Иду, роняя мебель. Долго попадаю пальцем в выключатель и вваливаюсь в ванную.
– Вадик! – кричу, разглядывая себя в зеркале. – Мы теперь кто?
– Думаю, зомби, Вань! – отвечает Вадик. – Урод ты, да?
– Сам ты, – тихо ругаюсь, изучая себя.
Обычный зеленоватый покойник. Ко мне и раньше не приставал загар. То, что смята одна щека, будто я прижался к стеклу, пускай, потом расправится.
– Вадик-иуда! Чем ты нас обкурил?
– Не специально же! Не знаю, что за сорт. Хитрый какой-то, наподобие рыбки «фугу». Видать токсин в нём особенный.
– Серёг! Ты не сердишься на меня? – кричу я Серёге.
– Убил бы, – бурчит он.
Позвонили в дверь. Вадик прежде, чем открыть, несколько раз приседает, делает махи руками, как на физзарядке, хлопает ладонями по щекам.
В квартиру входит Евпатий. Он ужасен, в земле, лохмотьях и не то чтобы покрыт шрамами, а шрамы покрывают шрамы.
– Копал-копал, – рассказывает Евпатий, – вылезаю, вокруг темно и кладбище. Сидят на моей могиле дружки мои сатанинствующие, поминки у них по мне. Одни упали, другие убежали, а двое лучших друзей выломали с других могил кресты и, как мечами, рубать меня. Пробовал объяснить, что живой и здоровый, а они – взбесились. Кое-как сбежал.
– Везучий ты, – говорю, – Евпатий.
Под утро прибыли трое. Голые. Они рассказали свой случай.
Подобрали их четыре дня назад на улице бездыханными и отправили в морг. Там – кто такие? Документов ни при ком не было и быть не могло, потому что паспорта они давно заложили за долги. Милиция взялась проводить проверку по установлению их личностей, а смысл, если родные забыли искать и ждать их. Получилось, что троих наших друзей ни для кого не существовало.
Не сказать, что как дома, но в морге к ним отнеслись любезно, не хуже, чем к именитым. Уложили, как людей, провели свои щекотливые манипуляции. Единственно что – не спешили. Обихаживали между делом, а до одного так и не дошли руки, чтобы укомплектовать обратно голову. Вот и лежал он до этой ночи, отдельно мозг и черепная крышка, пока не растолкали его очнувшиеся друзья.
– Вставай, лентяй!
Из коридора донёсся смелый топот, то ли сторожа, то ли кого-то из персонала.
– Быстрей, педаля!