Капитализму в России не бывать!
Шрифт:
У концепции Глушковой было одно уязвимое место — недостаточно чёткое разделение идей Советского строя и коммунизма. Правда, и многие другие патриоты утверждали, что Россия при Сталине «переварила» марксизм, и Глушкова говорила, что «со второй половины 30-х годов большевизм, по мере вытеснения троцкизма, да и вынуждаемый реальной международной обстановкой, обратился к традиционным ценностямрусского патриотизма». Но всё же она, возможно, чтобы заострить постановку вопроса, писала, что в современном мире есть только две идеологии — буржуазная и коммунистическая.
Между тем подлинно советская идеология не могла быть ни буржуазной, ни коммунистической. Коммунистическая идея изначально уродовала советский образ жизни, но история сложилась так, что в определённый период избежать её нашей стране было невозможно. Инстинкт народных масс подсказал в начале 20-х годов формулу: «За Советскую власть — без коммунистов». Но при тогдашнем господстве в руководстве партии правоверных коммунистов носители этой формулы безжалостно уничтожались. В наше время эта формула должна была бы приобрести несколько иной вид: «За советский социализм — без утопии коммунизма!». Но осмыслить антисоветский характер коммунизма могли очень немногие, да и те были лишены доступа к средствам массовой информации.
Переход власти в России к агентам Запада
Почему же Ельцин, вроде бы зарекомендовавший себя русским националистом, передал власть над Россией космополитам и американофилам типа Гайдара? Не только потому, что сам Ельцин, облетев во время пребывания в США вокруг статуи Свободы, сам стал американофилом. Фёдор Бурлацкий, написавший книгу «Русские государи. Эпоха Реформации», назвал посвящённую Ельцину третью часть книги «Борис Крутой». Он объясняет перемену, происшедшую с Ельциным, особенностями именно русского характера. Размышляя над тем, почему коммунисты (пусть и ставшие антикоммунистами), положившие столько сил на проведение индустриализации, вдруг приняли политику деиндустриализации, он пишет:
«Типично русская психология. В сознании элиты появился новый символ веры, и так же неистово, как прежде верили в коммунизм, стали верить в капитализм. Панацея найдена, надо только дать её больному обществу — и оно встанет на ноги». К этому добавлялись информация о достижениях западного общества и зависть провинциальной элиты к московской, а московской — к образу жизни в «цивилизованных странах».
Побывав на Западе, Ельцин окончательно в это уверовал». К нему пришло понимание неизбежности смены вех: «Коммунистическое сознание, как вообще русское, — продолжает Бурлацкий, — фатально, оно не склонно видеть альтернативные пути». Раньше наша элита была уверена: «Коммунизм победит!». Теперь она столь же уверенно заявляет: «Победит, спасёт нас рынок!». Поэтому «и в Москве, и на далёкой периферии трудно отыскать человека, который сказал бы: пойдём назад к плановому хозяйству. Появился новый стереотип, и в этом, а не столько в самих успехах реформ, главный залог их необратимости. Потом пришли невиданные возможности самообогащения новой и старой номенклатуры. Тут уж никто не удержался.
Радикализм тогда носился в воздухе. Ельцин с его необыкновенной интуицией стал рупором этих настроений», обещал улучшение жизни уже к 1992 году. Тут, видимо, с его стороны не было преднамеренного обмана, скорее это был такой же самообман, какому поддался после победы под Москвой Сталин, заявив, что война окончится нашим торжеством уже в 1942 году.
Кое-что тут подмечено верно, только русский характер, пожалуй, ни при чём. Ведь новый «символ веры» был не просто найден — он навязан российской элите. Кроме того, такая периодическая смена парадигм присуща вообще человеческим обществам, руководствующимся не объективным знанием о мире (которое, видимо, доступно только Господу Богу), а идеологией, то есть знанием, преломлённым, искажённым (вольно или невольно) в интересах того или иного общественного слоя, класса. Выход из этого состояния человечества (если он вообще есть) — лежит в религиозной (не исчерпывающейся церковностью) плоскости, но это — отдельная тема.
А насчёт необратимости реформ, невозможности возврата к плановому хозяйству с Бурлацким можно поспорить. Сколько раз видели мы «демократов» — бывших коммунистов, которые, желая оправдать своё ренегатство, говорили: «Когда умер Сталин, я плакал, но, узнав о его преступлениях, я его ненавижу!». Думаю, недалеко время, когда подобные им заговорят: «Когда был рынок, я верил, что это — спасение для России, но теперь я понимаю, что это было заблуждением!».
Так или иначе, Ельцин, который, при его тогдашней популярности мог проводить любой политический курс, взял сторону «младореформаторов» и назначил своим заместителем в правительстве либерала, космополита и американофила Егора Гайдара, который подобрал и команду по своему вкусу.
«Шоковая терапия» — торжество «экономизма»
Академика Татьяну Заславскую называют автором программы ликвидации «неперспективных деревень», и русские патриоты её не любят, она их, кажется, тоже. Её также считают одной из зачинательниц «демократического движения» в СССР. И вот эта «демократка» убеждена, что Егор Гайдар — «не демократ, а либерал». И пояснила разницу между двумя этими понятиями: «Либеральная политика направлена прежде всего на поддержку капитала, предпринимательства; демократическая — на интересы трудящихся…». А какой Гайдар «демократ», говорит ещё одно её свидетельство: когда ведущий на телевидении спросил его, как он представлял себе судьбу тех десятков миллионов россиян, которые станут жертвами его реформ, тот ответил: «Я вообще об этом не думал».
Вот такому «автомату», не думающему о судьбах людей (его привёл к Ельцину Бурбулис), Ельцин и поручил проведение либеральных реформ. Почему? Вот как он сам объясняет в своих «Записках президента»:
«Гайдар прежде всего поразил своей уверенностью. Причём это не была уверенность нахала или просто уверенность сильного, энергичного человека, каких много в моём окружении… Сразу было видно, что Гайдар… — очень независимый человек с огромным внутренним, непоказным чувством собственного достоинства. То есть, интеллигент, который в отличие от административного дурака не будет прятать своих сомнений, своих размышлений, своей слабости, но будет при этом идти до конца в отстаивании своих принципов… Было видно, что он не будет юлить. Это для меня было тоже неоценимо — ведь ответственность за «шоковую терапию» в итоге ложилась на президента, и было очень важно, что от меня не только ничего не скрывали, но и не пытались скрыть.
Гайдар умел говорить просто… Он не упрощал свою концепцию, а говорил просто о сложном… Он умел заразить своими мыслями, и собеседник ясно начинал видеть тот путь, который предстоит пройти.
И, наконец, два последних решающих фактора. Научная концепция Гайдара совпадала с моей внутренней решимостью пройти болезненный участок пути быстро. Я не мог снова заставлять людей ждать… годы. Раз решились — надо идти.
Гайдар дал понять, что за ним стоит целая команда очень молодых, очень разных специалистов…
Я понимал, что в российский бизнес… обязательно придёт такая вот… «нахальная» молодёжь. Мне страшно захотелось с ними попробовать, увидеть их в реальности.
И ещё… на меня не могла не подействовать магия имени. Аркадий Гайдар — с этим именем выросло целое поколение советских детей. И я в том числе, и мои дочери.
Егор Гайдар — внук писателя. И я поверил ещё в природный, наследственный талант Егора Тимуровича».
Тут, на мой взгляд, Ельцин просчитался по всем пунктам. Начну с последнего. Егор Гайдар как раз отрёкся от идеалов, которым служил его дед. Он, действительно, не прятал своих сомнений, потому что никогда их не испытывал, — какие сомнения могут быть у автомата или фанатика? Вряд ли прав Ельцин, утверждая, что Гайдар говорит просто. Когда я его слушаю, у меня складывается впечатление, что он и сам-то не понимает, какую чушь несёт. Ну, а любопытство Ельцина, которому захотелось поработать вместе с «нахальной» молодёжью, обошлось стране очень дорого. Впрочем, Ельцин писал, что сделал правильный выбор. Просто Гайдару не хватило времени, чтобы найти взаимопонимание с обществом.