Капитализму в России не бывать!
Шрифт:
Впоследствии противники Ельцина убеждали народ в том, что тот лишь для показухи вёл себя так демократически. На самом деле он, как и все другие руководители, ездил в лимузине, но за одну остановку до объекта посещения выходил из машины и садился на трамвай. Возможно, что бывало и так, но ведь это только для Москвы было новостью такое демократическое поведение Ельцина, у себя в Свердловске он постоянно бывал на заводах и стройках.
Скоро Ельцину стало ясно, что вся система руководства Москвой построена на очковтирательстве и взяточничестве, что на деле Москвой правит мафия. Объективный анализ показал, что прославленная столица по многим экономическим и технологическим показателям и особенно по степени обеспечения населения благами цивилизации отстаёт от провинции.
Ельцин всегда был крут и скор на расправу. Привыкший к тому, что везде — в городе, в районе, на предприятии должен быть не просто руководитель, а хозяин, он стал предъявлять первым секретарям райкомов партии требование навести порядок в своём хозяйстве. Но что мог сделать первый секретарь райкома с мафией, если он вынужден был «сотрудничать» с ней, а то и был прямо ею поставлен на эту должность?
И началась пресловутая «кадровая революция» Ельцина, которую его противники окрестили «кадровой чехардой». Он снимал первого секретаря райкома, на место которого избирали, допустим, второго секретаря (ведь Ельцин никаких работников с собой из Свердловска не привёз), но дело не улучшалось (оно и не могло улучшиться), и вскоре нового руководителя района постигала судьба его предшественника. Тюрьмы Москвы, и прежде не пустовавшие (в чём я сам имел возможность убедиться), оказались переполненными теми, кто был уличён в коррупции.
В недрах партаппарата накапливалась ненависть к новому руководителю московской парторганизации, а в народе пошёл слух о давно не виданном партийном деятеле. Так уж получилось, что появление Ельцина в Москве совпало с падением популярности Горбачёва, пустые речи которого, похожие на патефонную пластинку, которую «заело», стали уже народу надоедать. Но, на мой взгляд, подлинная популярность Ельцина началась с его выступления перед московскими пропагандистами, на котором мне довелось присутствовать. Ведь до того о нём знали лишь партаппаратчики да хозяйственные руководители, а тут ему задавали вопросы более тысячи рядовых работников, которые назавтра же понесли сказанное им в свои трудовые коллективы (он специально просил нас об этом в конце встречи).
Зал Дома политического просвещения Москвы на Трубной площади был переполнен. Прозвенел звонок, и на трибуну вышел высокий статный человек лет пятидесяти с небольшим. Он сказал, что как человек в столице новый, доклада делать не будет, а предполагает познакомиться со своим активом пропагандистов, ответив на наши вопросы. Так что, — добавил он, — пишите записки, пока он говорит краткое вступительное слово — рассказ о некоторых своих впечатлениях от поездок по городу, посещений предприятий и магазинов.
Записки посыпались водопадом, их было несколько сотен. Впоследствии говорили, что многие из них были заготовлены его помощниками заранее, подобран и материал для ответов. Не знаю, может, что-то в этом роде и было, но большинство вопросов шло из зала, отвечал он и на мои два вопроса. Встреча продолжалась несколько часов и произвела на слушателей неизгладимое впечатление.
Ответы Ельцина подкупали своей искренностью. Мне приходилось ранее видеть нескольких членов Политбюро, не говоря уж о министрах. Это были небожители, лишь изредка нисходящие до простых смертных. Вспоминается одна встреча с председателем Совета Министров РСФСР Воротниковым. Несколько первых рядов в зале оставались пустыми, затем ряд занимали крепкие парни, готовые перехватить любого смельчака, который решился бы приблизиться к вождю. И речи вождей были трафаретными, напичканными лозунгами партии, произносились они казённо, как выполнение некоего долга. А тут перед нами предстал живой человек, которому, кажется, и мы, простые люди, были интересны.
О чём его спрашивали? Обо всём. Какой у него оклад, какая семья, когда можно ожидать жильё очередникам, которые ждут его уже много лет, когда улучшится снабжение Москвы продуктами питания, как его встретили товарищи по Политбюро… Почему-то больше других запомнился вопрос: в каком ателье Ельцин заказывает гардероб? Он ответил, что носит только отечественную одежду, которую покупает в магазине, а ботинки на нём купленные ещё в Свердловске (назвал и цену — очень умеренную), и очень ими доволен.
Из ответов Ельцина следовало, что в Москве неразрешимых проблем нет, было бы желание у руководителей улучшить жизнь населения. Так, отвечая на какой-то вопрос о неполадках в торговле, он сказал: неужели так трудно построить лёгкие торговые городки, куда подмосковные хозяйства могли бы привозить свою продукцию? Действительно, скоро появилось множество таких городков, но после отставки Ельцина они пустовали.
Уже на следующий день вся Москва говорила об этом выступлении Ельцина. У всех на устах была будто бы сказанная им фраза: «Пока мы живём так бедно и убого, я не могу есть осетрину и заедать её чёрной икрой, зная, что у соседки нет аспирина для ребёнка». И с того времени — что бы ни говорил и ни делал Ельцин, его воспринимали как своего. И что бы ни говорили о нём и ни делали во вред ему его противники, это тоже служило лишь росту его популярности, воспринималось как стремление завистников очернить нового народного героя.
Конечно, и выступая в роли народного трибуна и заступника, Ельцин не переставал быть политиком, и популизма ему было не занимать. Осетрину он, видимо, всё-таки ел, хотя у кого-то не было денег на аспирин. Во всяком случае, позднее, став президентом России, он, кажется, этим обстоятельством не мучился. Но, без сомнения, жизнь народа он знал лучше, чем кто-либо другой из руководителей партии и страны, а главное — тоньше чувствовал общественные настроения. И когда его обвиняли в том, что он ищет дешёвой популярности, ему легко было отбиваться, задав простой вопрос: «А кто мешает другим завоёвывать таким же образом народную любовь?». Других таких же, как известно, в высшем руководстве не нашлось.
Горбачёв уже тогда почувствовал опасность для себя со стороны этого провинциального медведя и, без сомнения, отделался бы от него, как только тот выполнит поставленную перед ним задачу — очистит аппарат московской организации от ставленников Гришина. Генсек знал, что Ельцину не удастся победить московскую мафию, а значит, после того, как в нём отпадёт нужда, можно будет с треском снять его, как не справившегося с работой, и отправить на пенсию.
Ельцин понимал это и не желал стать мальчиком для битья, и думал о том, как ему выйти из расставленной ловушки и избежать такого печального конца своей партийной карьеры. Он решил перехватить инициативу и послал Горбачёву, находившемуся на отдыхе, письмо с просьбой освободить его от обязанностей первого секретаря МГК КПСС и кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Когда человек сам признаёт, что порученное ему дело не по плечу и просит освободить от занимаемой должности, то его вроде бы и наказывать не за что. Значит, могут вновь порекомендовать избрать Ельцина первым секретарём какого-нибудь обкома партии. Как говорили выпускники военных академий, получившие звание лейтенанта: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют». А что дальше — там видно будет.
Этот шаг Ельцина застал Горбачёва врасплох, такого он от своего соратника и нарождающегося соперника не ожидал. Добровольный уход с высокого поста, что можно было истолковать как проявление несогласия с линией партии, — вещь вообще недопустимая. Партийный руководитель или обязан тянуть лямку до конца дней (либо до выхода на пенсию), или будет снят с работы как не справившийся. А тут какой-то непонятный случай. Вернувшись в Москву, Горбачёв переговорил с Ельциным, по обыкновению отложив решение на неопределённый срок. Дело в том, что Ельцин был нужен Горбачёву ещё для одного важного дела. Генсеку надо было срочно осадить секретаря ЦК Лигачёва, вокруг которого по мере того, как Горбачёв сдавал позиции социализма и внутри страны, и на международной арене, группировались недовольные политикой «творца перестройки». Приближался Пленум ЦК КПСС, который должен был обсудить доклад Генсека о 70-й годовщине Октября, и Горбачёв дал понять Ельцину, что ждёт от него критики работы секретариата ЦК и лично Лигачёва. Но план Горбачёва реализовался совсем не в том виде, в каком он был им задуман.