Капитан чёрных грешников
Шрифт:
— Я же говорила: Николя нас встречать выедет, — сказала Алиса. — Вон и его тележка.
И действительно, у дверей трактира стояла двухколесная повозка с двумя сиденьями, похожая на тыкву с оглоблями, какие еще встречаются только на юге.
В тележку была запряжена серая лошадь, привязанная к железному кольцу на стене.
Симон вошел в трактир первым: он и все время шел впереди женщин, причем довольно далеко, так что не слышал ни единого слова.
В трактире за столом сидели двое, потихоньку распивая бутылку белого вина.
— Добрый день, господин Бютен! — сказал Симон. — Вот, я вам жену со свояченицей привел.
Тогда Николя Бютен — один из тех двоих — встал и пошел к двери встретить путниц.
За ним встал и пошел следом его собутыльник.
III
Николя Бютен — тот, что недавно купил имение Ла Бом, — был малый лет тридцати четырех — тридцати пяти, среднего роста, загорелый, черноволосый, со взглядом ярким, живым, но иногда вдруг туманившимся мрачной тоской.
Он был, как мы знаем, родом не из этих мест, и ранее, как рассказала его молодая жена, здесь тоже не бывал. Знали о нем только то, что он бывший капитан дальнего плавания, который решил бросить свое ремесло и жениться.
Юг — край откровенных, экспансивных людей; чужих здесь привечают. Будь только веселого нрава, имей открытое лицо — и все руки к тебе протянутся, в каждом доме тебя сердечно встретят.
Провинция вокруг Парижа — дело другое: там каждого чужака считают парижанином, а каждого парижанина — проходимцем.
На юге чужак — обычно марселец.
Марсель — это провансальский Париж.
Моды, газеты, новости, радости и удобства жизни — все это пожалует сюда из Марселя, и всему, что придет из Марселя, говорят "добро пожаловать".
Николя Бютен, переехав в Ла Бом, сразу сказал:
— Я из Марселя.
И больше вопросов ему не задавали.
Потом он посетил в окрестностях нескольких господ фермеров, пару-тройку деревенских буржуа, приходского кюре и протестантского пастора — видно, что человек хочет со всеми жить ладно.
По воскресеньям Николя Бютен надевал коричневую бархатную куртку. То ли сеньор, то ли голодранец — и всем он нравился.
Похоже было, что у него водятся деньжата — верно, скопил на морской службе. Еще у него была жена, хороша собой и, кажется, гостеприимна, а еще он с первых же дней начал у себя в хозяйстве все налаживать заново, так что все кругом на него работали: виноградари стригли лозу, кровельщики чинили крышу, каменщики перекладывали стены, столяры ладили новую мебель.
Больше в Провансе ничего и не нужно, чтобы все кругом начали на тебя молиться.
Только один рабочий был не из этих мест.
В Мирабо не оказалось маляров. Николя Бютен привел маляра из Марселя, который как раз закончил красить замок в Маноске.
Сам Николя Бютен его раньше не знал: с этим маляром его свел мэр Мирабо, плотник по ремеслу. Маляр оказался веселый, компанейский; закончив дневную работу, он ужинал вместе с Николя и его женой, курил трубочку, потом вел Николя в деревенское кафе и так понравился мужу, что жена его сильно невзлюбила.
Был он, надо сказать, уже не первой молодости, волосы его уже начали седеть, бороды он не носил, а одевался не без прихотливости.
Звали его Рабурден.
Этот Рабурден принялся заново красить весь дом, внутри и снаружи, причем помощников у него не было.
Он работал уже полтора месяца, и конца работе не было видно.
Несколько раз госпожа Бютен говорила мужу:
— Ох, водит нас за нос твой Рабурден!
— Что ж он, по-твоему, медленно работает?
— Да он вообще не работает.
— Ну и ладно, — отвечал отставной капитан. — Зато мне компания.
По воскресеньям Рабурден ходил по окрестным деревням, останавливался в каждом кабачке, возвращался немного навеселе и, к великому возмущению госпожи Бютен, начинал тыкать ее мужу.
Но на другой день он опять принимался за работу, и Николя не обращал внимания на его причуды. Если кто и жаловался, так только сам Рабурден, который ходил с Николя в Мирабо.
Симон, отойдя в сторонку, пока капитан здоровался со свояченицей, вполглаза посматривал на Рабурдена.
"Где же я, черт побери, мог видеть эту рожу?" — думал он.
Но Рабурден на него смотрел так равнодушно, как будто видел в первый раз.
Симон продолжал размышлять:
"Когда я видел его — не помню. Но когда-то я его перевозил, уж это верно".
Николя вошел в трактир об руку со свояченицей.
— Что ж, господин Бютен, — сказал Симон, — тележка у вас есть, вещички вы туда положите — я вам больше, значит, не нужен.
— Ты что, назад идти собрался?
— Ну да.
— Нет-нет! — возразил Николя Бютен. — Иди с нами в Ла Бом, повечеряешь с нами.
— Премного благодарен, да только…
— Ладно, ладно, приятель! — сказал капитан. — Знаю я твои "только". Скажешь теперь, что у тебя паром.
— Так и скажу, сударь.
— Ты, значит, и отлучиться не можешь?
— Не могу.
— А я скажу, у тебя теперь до кареты на низ работы не будет, а карета раньше полуночи не пройдет. Пошли к нам!
Симон никогда не отказывался от случая хорошо поесть и немножко развлечься. Жизнь в одиночестве у него была невеселая, а сейчас и вовсе нехорошо на душе.
И кроме всего прочего, им овладело странное любопытство: страшно хотелось вспомнить, где же он раньше видел Рабурдена.
— Так идешь? — спросил Николя Бютен.