Капитан чёрных грешников
Шрифт:
— Пойду, коли вам угодно, — ответил Симон.
От Мирабо до Ла Бома расстояние не больше четверти лье.
Выпили еще немножко вина и решили так: Николя с женщинами и ребенком сядут в тележку, а Симон с Рабурденом пойдут пешком.
И Симон пошел, думая про себя: "Надо, надо вспомнить, где я видал этого типа!"
Рабурден носил серую блузу, всю заляпанную краской и олифой, и суконный картуз набекрень.
Он курил короткую трубочку, поглядывал на девушек, посвистывал и, видно, в ус себе не дул.
Симон шел и все так же внимательно глядел на него.
Когда они отошли от деревни, он спросил:
— А мы, приятель, вроде как уже встречались?
— Да вряд ли, — ответил Рабурден.
— А вы припомните…
— У меня на лица память, поверьте, хорошая. Непохоже, чтобы я вас когда-то видел.
— Но сами вы из Марселя?
— Да.
— Стало быть, на моем пароме переправлялись.
— Было дело, только я спал в карете, ничего не помню. А когда проснулся, мне сказали, что Дюрансу уже час с лишним как переехали.
— И раньше здесь, значит, не бывали?
— Не бывал. Я ехал в Маноск, там все лето и работал.
Неожиданно Симону на ум пришло одно давнее воспоминание.
— А странно! — воскликнул он. — Может, то были и не вы, только больно на него похожи.
— На кого?
— Да один человек тут с полгода назад как-то ночью переезжал у меня на пароме.
— Ну и что? — беспечно спросил Рабурден.
— Один торговец бродячий — коробейник.
— Неплохая работа, — кивнул маляр.
— Только у него борода большая была, — продолжал Симон.
— Тогда точно не я. Я бороды никогда не носил: жарко очень.
И Рабурден зашагал дальше, руки в карманах.
Так они и пришли в Ла Бом.
Николя был там на добрых четверть часа раньше.
Молодая вдова пошла устраиваться у себя в комнате, мадам Бютен распоряжалась ужином, и весь домик, освещенный золотистыми лучами заходящего солнца, имел праздничный вид.
Симон с Рабурденом вошли в столовую, выходившую прямо в сад.
"Вот честное слово, — думал паромщик, — дал бы сейчас две монеты по сто су, чтобы здесь теперь оказался Стрелец. Я того коробейника узнаю, и он наверняка бы тоже узнал".
И Симон сел за стол, как ни в чем не бывало, но решил, что будет зорко смотреть за маляром.
Принимая такое решение, Симон повиновался какому-то упорному, неясному предчувствию. Он невольно вспоминал бедного барона Анри де Венаска, томившегося в тюрьме под гнетом ужасного обвинения.
IV
Сестру мадам Бютен звали мамзель Борель.
Почему "мамзель", если она была замужем и овдовела?
В Провансе тридцать лет тому назад "мадам" называли только дворянок и жен богатых буржуа.
А "мамзель" по-провансальски звучит "мизе".
Так ее и звали в Сен-Максимене: мизе Борель.
Сестру же ее называли: мизе Бютен.
На берегах Дюрансы этот обычай не соблюдался, к тому же Николя Бютен объявил себя капитаном дальнего плавания, а потому и жена его сподобилась титула "мадам".
Так вот: мизе Борель — хорошенькая вдовушка, бодро переносившая свое вдовство, и паромщик Симон, оба, усевшись за стол, стали с двух сторон наблюдать за Рабур-деном.
По словам, вырвавшимся у сестры, мизе Борель пришла к мысли, что счастье ее небезоблачно, и одно из этих облаков имеет вид пожилого маляра.
В Ла Боме этот человек явно был как свой.
Он сидел за столом не как работник, а как равный, как друг.
Иногда он даже имел фамильярность говорить Николя Бютену "ты".
В эти моменты мадам Бютен (ее звали Алиса) вся багровела от гнева, но муж ее не обращал на это никакого внимания, хотя и сам иногда на слова Рабурдена отвечал нервным движением или сердитым взглядом.
Мизе Борель была женщина умная. Не провели они за столом и пятнадцати минут, как она пришла к такому выводу:
"Этот человек здесь не просто так. Ни за что не поверю, что они с Николя раньше друг друга не знали. Между ними есть какая-то загадочная связь, какой-то секрет, память о каком-то темном прошлом. Сестренка моя неопытная еще, не понимает, а я неделю здесь проживу — и все узнаю".
Симон же тем временем думал про себя так:
"Хоть он и сбрил бороду, а я голову готов заложить, что это тот самый коробейник. Непонятно, однако: как это коробейник сделался маляром? А еще непонятней, почему он мне не признался, что был коробейником".
Мы уже говорили: Симона давно терзала печаль от того, что господина де Венаска арестовали у него в доме.
Как это было — мы уже рассказывали.
Когда в домик паромщика вошел коробейник, сам Симон был с Анри в верхней комнате.
Так что он коробейника тогда не видел, а тот почти сразу же вышел с бригадиром жандармов на улицу, рассказал ему, что здесь тот, кого искали жандармы, и немедленно скрылся.
Так что Симон знал коробейника по одной-единственной встрече: когда они со Стрельцом дожидались у него ночью почтовой кареты в сторону Альп.
Так что Симон был печален и часто, вспоминая Анри, думал так:
"Ведь его у меня забрали… Если с ним будет беда — я окажусь виноват…"
Теперь его беспокойный ум принялся, сам не зная, почему, все сопоставлять. Он вспомнил, что они со Стрельцом тогда ночью много говорили про черных братьев, а два дня спустя черные грешники возьми да и появись.