Капитан и Ледокол
Шрифт:
А во-вторых, речники и мореходы считались людьми чуть ли не военными. И раз партком или Госпар собирает собрание – значит быть на нем надо непременно – дисциплина на суше – дисциплина на воде.
…Секретарь парткома Шапкин, небольшого роста коренастый крепыш, поправил указательным пальцем очки-пенсне, затем ткнув им же в потолок, твердо объявил залу:
– Сейчас мы прослушаем ту часть доклада товарища Рудзутака, которая касается транспорта в широком смысле этого слова.
В зале стало тихо-тихо. По тому, как парторг Шапкин загадочно сделал вступление, у многих мелькнула мысль: а ну как старый ленинец объявится в зале и будет с ними разговаривать
Но, видимо, у товарища Рудзутака были дела поважнее, потому что Шапкин вместо верного ленинца выставил Глафиру Андреевну Семочкину. Глафира – женщина хоть куда: ударник соцсоревнования за бережливость среди коллективов Государственного пароходства, работала в столовке речников. Шапкин, хитрая бестия, правильно придумал выпуская Глафиру Андреевну. Слушать ее плавсоставу будет куда интереснее, чем столичного партийца, пусть даже и самого Рудзутака: Глафира – женщина привлекательная, и глядеть на нее гораздо приятнее, а товарища Рудзутака зал рассматривал на расплывчатом газетном фото. По сравнению с Глафирой Рудзутак явно проигрывал, и, увлеченный фантазиями на тему «Глафира Андреевна за трибуной и в столовке», плавсостав бессовестно пялился на докладчицу в платье и туфельках. Обычная Глашка в бесформенном столовском халате мало походила на эту фифу. Никакого сравнения, не походила совсем – другая женщина, вот с головы до ног другая!
Глафира Андреевна – не высокая, не низкая. Не худая, не полная. Платье обтягивало ее по фигуре – одно заглядение. Прическа строгая, без всяких там локонов и начесов, а сообразно месту и событию, каштановые волосы собраны в шишку на логове. У Глафиры были огромные глаза, какого-то необыкновенно зеленовато-белесого цвета. Такие глазищи должны принадлежать старому миру – какой-нибудь графине или, в крайнем случае, жене важного губернского чиновника. Ну откуда у простой девчонки из предместья такие глаза? А походка! Откуда? Она что балерина, или выпускница школы танцев? Идет твердо, слегка покачиваясь, словно пританцовывает. Красивые ножки у Глафиры, ну где их разглядеть в столовской суете, тем более когда они спрятаны под балахонистым халатом. Статуэточка! В общем, приятная во всех отношениях. Как говорится, глаз отдыхает!
Шапкин поправил очки-пенсне и медленно и, ему казалось, выразительно произнес: «Глафира Андреевна, прошу вас подняться на трибуну».
Пока Глафира Андреевна шла к трибуне, мужская половина зала не скрываясь провожала ее взглядами. Ну дела, от столовской Глашки и следа не осталось! Настоящая фифа!
Капитан подумал, что она будет смущаться в этом зале, заполненном в основном мужиками Госпара, всем видом показывая, что для нее это выступление неожиданное предложение, и оно застало ее врасплох!
«Поди наверняка всю ночь репетировала отрывок о транспорте», – машинально подумал Капитан. Но эти мысли о бюрократизме по отношению к докладчице не нашли в нем внутреннего отклика и как-то сами собой растворились напрочь.
Глашка ходила к трибунам и восседала в президиумах не первый раз, но Капитану показалось, что Глафира все-таки слегка волнуется, по-человечески это было понятно.
Глафира Андреевна и вправду выучила отрывок из Рудзутака назубок и могла бы прочитать его, не глядя в газету. Но тогда все решат, что Шапкин готовил ее специально, так сказать, внес элемент неискренности. Так подумают все равно, но «решить» и «подумать», как справедливо полагал Шапкин, понятия далеко не равнозначные. Так что шла Глафира после репетиции хотя и решительно, но создавая по пути атмосферу доброжелательности: приветливо кивала головкой, здоровалась с теми, кого знала, а знала она через столовку почитай всех. Хитрый бестия, Шапкин, все точно рассчитал, зал уже любил докладчицу, даже если бы их собрали на обсуждение трудовой дисциплины в свете борьбы за качество производства.
Уже на трибуне она развернула газету и начала читать, громко и без выражения, как обычно судья зачитывает длинный приговор. Шапкин решил, что именно такое чтение придаст статье товарища Рудзутака нужное звучание.
«…Второе слабое место в нашем хозяйственном плане текущего года – это транспорт. Правда, есть у транспорта много оправданий, и в первую очередь то, что мы запоздали с технической реконструкцией транспорта…»
Капитан заскучал. В речи товарища Рудзутака в исполнении Глафиры ни слова не было ни о Байкале, ни о ледоколе. И он сосредоточился на докладчице – смотреть на нее было приятно. В какой-то момент ему даже показалось, что от его пристального взгляда в какой-то момент Глафира Андреевна даже чуть сбилась со своего речитатива. Она и правда сделала мимолетную паузу, скользнула взглядом по залу, словно проверяла, смотрят ли на нее суровые капитаны, и снова продолжила читать. И могла быть удовлетворена, если наткнулась на взгляд Капитана…
И лишь слово «валюта» в статье товарища Рудзутака, слово, на котором Глафира сделала акцент, «вырвало» Капитана из приятного оцепенения. «Валюта» всегда звучала как некое грозное предостережение всем. За нее обещались быстрые и безусловные кары. Вот и товарищ Рудзутак написал о ее силе, а Глафира эту силу прямо так прочитала с выражением: «Но мы не могли этим заниматься, потому что нашу валюту мы использовали исключительно и главным образом на создание тяжелой индустрии для ввоза оборудования, ибо только развитие тяжелой промышленности создает базу для реконструкции транспорта. А в этом именно и состоит наше слабое место…»
Капитан подумал, что сейчас Глафира должна сделать паузу – длинную, многозначительную, чтобы в президиуме и зале все встрепенулись от неожиданной тишины. Сложно сказать, подучил ли Шапкин этому лекторскому ходу или Глафира природным своим догадалась поинтриговать, но пауза, затянувшаяся и повисшая в зале как некое предзнаменование, расшевелила зал. Все как-то подсобрались, посуровели, словно и впрямь в зал сейчас войдет товарищ Рудзутак и задаст им перцу за все, что было и не было. Пауза действительно затянулась – бедный Шапкин! Он уже решил, что Глаша сейчас выкинет что-нибудь эдакое?! Она может, она бедовая! Как не крути, элемент малосознательный, поскольку слабо образованный.
– Простите, граждане-гражданочки, товарищи и товар…, – произнесла Глафира Андреевна, но закончить ей не дал грозный взгляд товарища Шапкина. – Мне бы водички сглотнуть, что-то сперло в горле. Першит!
И хотя эта реплика выдала Глашкину ученость с потрохами и снесла с нее всякий налет интеллигентности, президиум облегченно вздохнул. Мало ли что! Зал снова расслабился и погрузился в традиционную партийно-хозяйственную дрему. Это вам не собрание-митинг, где нужно было заклеймить троцкистов или эсеров, фашистских наймитов, продавшихся всем разведкам мира одновременно. Сегодня ничего такого не предвиделось. Все, как обычно. Товарищ Рудзутак, верный ленинец, может спать спокойно.
Выпив стакан воды, Глафира продолжила чтение доклада: «…Дисциплина транспортного пролетариата, внимание со стороны транспортников к своим хозяйственным обязанностям очень низкие. И в этом отношении вся наша партийная организация, весь наш рабочий класс должны прийти на помощь транспорту и наладить ту необходимую дисциплину, которая нужна…»
Капитан оглядел зал – теперь уже точно никто не слушал и даже не «ел» взглядом Глафиру Андреевну. Разве что он сам продолжал с интересом разглядывать докладчицу. Что-то там шевельнулось в его душе.