Капитан полевой артиллерии
Шрифт:
– Коменданту?
– Ну да. Генералу-от-кавалерии Бобырю Николаю Палычу. Знаете ли, весь этот процесс нравственного и чуть ли не физического разложения гарнизона крепости некоторые умные люди – есть здесь и такие – в шутку окрестили «бобыризацией». О, вы еще о многом не знаете! И до какой же степени бесстыдства дойти надо, если о самих себе песенки паскудные стали сочинять и даже распевать во всеуслышание на дурацкий такой мотивчик. Послушайте пример такого творчества:
На верках с Верками гуляют,
На пушках семечки грызут,
И в казематах в винт играют,
И в бронебашнях баб…
Лихунов усмехнулся:
– Да неужели так и поют?
– Поют, поют, – снова заулыбался своей здоровой, свежей улыбкой Развалов. – Хотя надо вам сказать, что нет в Новогеоргиевске этих самых бронебашен и не будет. И броневых наблюдательных пунктов тоже нет.
– Да как же? – удивился Лихунов. – Ведь так много говорили о высокой эффективности этих средств защиты!
Развалов состроил кислую мину на лице:
– Здесь многого нет, о чем писали, спорили, необходимость чего в этой крепости обосновывали жизненной важностью в деле обороны. Впрочем, – серьезно посмотрел на собеседника подполковник, – хотите увидеть сами, что мы будем вскоре оборонять? По внешним укреплениям проехать, форты посмотреть, все своими глазами, живьем увидеть? Может, когда и пригодится.
Лихунов загорелся сразу. Для предстоящего сражения ему необходимо было знать устройство крепости, но он сомневался.
– А как же пропуск?
– Моего довольно будет, – сказала Развалов, – я ведь как-никак производитель строительных работ в одном из секторов. Так что давайте, если время есть. В десять у северных ворот главной ограды. Идет?
– Если свободен буду, приду непременно,- радостно улыбнулся Лихунов.
– И верхом, конечно. Лошадь-то у вас есть?
– Как у всякого артиллерийского офицера.
Развалов иронически улыбнулся:
– Но только не у крепостного. Здесь в лучшем случае имеется по одной лошади на роту. А если и есть у кого, так смотреть больно, до того худы – фуражом снабжают крайне скупо. Итак, Константин Николаевич, до завтра. Жду вас семь минут, не больше. У самого дел невпроворот.
Офицеры, взаимно довольные знакомством, обменялись рукопожатиями и пошли в разные стороны.
Дорогой Лихунов обдумывал сказанное Разваловым, пытался отнестись к инциденту в буфете иронически, увидеть в поведении подвыпивших крепостных офицеров всего-навсего реакцию на жестокие, несправедливые условия, в которые поставила их жизнь помимо их личной воли. Пытался быть к ним снисходительным – и не мог. Из памяти лезли в сознание циничные фразы рассказчика о поединке по договору, и сразу делалось омерзительно, гадко и стыдно за них, в глазах темнело от злобы, невольно скрипели зубы, а пальцы до боли в ногтях впивались в горячую рукоять шашки.
Возле домика своего он оказался совсем неожиданно для себя, – и как только сумел разыскать квартиру на незнакомых улочках крепости да еще в темноте. В узких сенях, где постелил себе Игнат, горела масляная лампа. Денщик не спал и, когда увидел Лихунова, с постели поднялся поспешно, словно ждал его.
– Чаю-то, вашесыкородие, не желаете? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Тут вас сосед дожидается. – Денщик кивнул на дверь напротив. – Который раз про ваше высокородие спрашивать приходил.
– Чего ему надо? – спросил Лихунов, поднимая лампу.
– А бис его знает. Не все дома у него, – тихо сказал Игнат, поглядывая на дверь соседа.- Тронутый, мне думается, малость.
Лихунов хотел было одернуть денщика за непозволительный по отношению к офицеру тон, но, вспомнив происшедшее с ним и рассказ Развалова, промолчал.
– Хорошо. Ложись, Игнат. Мне ничего не надо.
Игнат притворился немного огорченным, оттого что в его услугах не нуждаются, и, почесав затылок, пошел к своей постели, а Лихунов отпер дверь комнаты. Не раздеваясь, он присел у стола, поставив лампу перед собой, и устало закрыл лицо ладонью.
Просидел он в этой позе всего минуты две, потому что дверь вдруг скрипнула и в комнату наполовину просунулась какая-то фигура. В темноте лица он разглядеть не мог, но бросились в глаза всклокоченные редкие волосы заглянувшего и какой-то дамский плед, наброшенный на плечи.
– Разрешите представиться, – громким шепотом произнес заглянувший, так и не проходя в комнату.
Лихунов встал и поднял лампу. Он чувствовал сильную усталость и никого не хотел принимать, но отказать человеку представиться он не мог.
– Да вы заходите, заходите, – тоже шепотом предложил Лихунов. – Что ж в дверях-то стоять.
– Спасибо! – с благодарной радостью отозвался незнакомец, словно не ожидая, что его пригласят, мелкими шажками подошел к Лихунову и оказался невысоким, потасканного вида мужчиной средних лет. – Вот, познакомиться очень хотел, потому и пришел, совсем забыв всякий бонтон, – не мог оставить своего соседа в неведении на предмет личности его соседа. Я – поручик Раух, если позволите, Иван Адамович, – но тут же сделал испуганный жест рукой: – Но вы беспокоиться не смейте, я не из немцев, а самого что ни есть православного вероисповедания.
– Да я и не беспокоюсь, – заверил Лихунов ночного гостя, разглядывая его странную, болезненно-вкрадчивую фигуру с женским пледом на плечах, всклокоченными волосами и ярким блеском в глазах. – Я – капитан Лихунов, Константин Николаевич.
Раух сильно оживился, будто очень радуясь знакомству, стал крутить головой, словно в поисках чего-то. «Помешанный»,- решил Лихунов, видя его нервные, суетливые, какие-то бессмысленные движения.
– Ах, где бы присесть, где бы присесть! Так присесть нужно, – почти с мольбой обратился к Лихунову Раух.