Капитан полевой артиллерии
Шрифт:
– Ну, чего хотел? – спросил Лихунов.
– Их высокородие к себе вас просит поспешить, – совсем не злобясь на сердитого капитана, выпалил посыльный.
– Ладно, иди. Да впредь не забывайся, – мрачно предупредил Лихунов фейерверкера и пошел к Залесскому, и так же, как и недавно, на сердце у него заныло, и вновь припомнился нехороший разговор с Васильевым.
Полковника Залесского Лихунов увидел сидящим на каком-то ящике у самого здания готического вокзала. Перед ним стояли офицеры дивизиона и какой-то неряшливо одетый господин в форме путейного чиновника.
– Вашего убеждения в том, что волноваться не следует, разделить не могу, – говорил Залесский, отчего-то с трудом шевеля губами. – Вас, господ штатских, приводят в смятение лишь газетные статьи, когда же являются реальные непотребства, способные вести к крупным потерям, и являются прямо перед вашим носом, то вас внезапно охватывает спокойствие богов олимпийских. В высшей мере странно!
Лихунов заметил, что полковник бледен, со лба, по щекам катились струйки пота. Залесский дергал за ворот мундира, будто ему не хватало воздуха, а путеец широко открытыми вороватыми глазами смотрел на дивизионного и оправдывался:
– В том, что поезд запаздывает, нет на нас вины никакой. Вы уж поверьте, пан полковник, – говорил, разводя руками, потрепанный путеец.- Тут вот команда пленных еще дожидается, их тоже на поезд нужно посадить. А чтобы панам офицерам не скучно было ждать, то в наш буфет милости прошу. К услугам вашим найдется несколько ящиков «Вислинского плеса» – пиво превосходное, поверьте!
– Вот так всегда, – горько вздохнул Залесский. – Нет снарядов – предлагают непромокаемые плащи, а вместо паровоза потчуют пивом. Ну да что там толковать, все ясно. Офицеры могут быть свободны. На пиво дается ровно час времени. В случае отлучки командирам батарей оставить за себя старших офицеров. А я здесь останусь. Посижу. Что-то худо мне.
Услышав о часе свободного времени, Лихунов обрадовался. Ему очень хотелось побыть одному, чтобы пройтись по разрушенному, полубезлюдному Юрову. Он сунул руку в нагрудный карман мундира, где хранил свои прекрасные немецкие часы,- хотел определить, когда ему нужно будет вернуться, – но хронометра там не нашел. Озадаченно поискал часы в других карманах – их не было. «Должно быть, оставил там, на речке, – с досадой подумал Лихунов. – И к чему затеял я купанье!» Он вспомнил, что выложил хронометр на траву, боясь обронить в воду, и не взял часы опять, потому что был взволнован словами Васильева. «Все из-за него, черта старого! Да, не повезло!»
Лихунов понимал, что без хронометра ему не обойтись, и купить его нужно было как можно скорее, здесь, в Юрове, купить. Он неуверенно, наугад пошел по немощеной улочке городка, выходившей к станции, в надежде найти какую-нибудь лавку. Навстречу, толкая тележку с увязанными на ней узлами, шли какие-то люди. Лихунов окликнул их, и они, быстро развернув свою повозку, бросились от него прочь. Лихунов шел по улочке и уже никого не встречал – все бежали, должно быть, из Юрова, потому что фронт приближался.
Машинально свернув на соседнюю улицу, Лихунов увидел у крайнего дома группу людей – человека три всего. Подросток доставал из огромного мешка какие-то тряпки и подавал их двум пожилым бородатым евреям, которые внимательно разглядывали материю на свет, проверяли ее добротность, щурили глаза, недовольно цокали, крутили головой. Увидев подходившего к ним Лихунова, бросили свое занятие и выжидающе уставились на офицера.
– Цо пан хце? – спросил один из покупателей.
Лихунов, как сумел, по-польски объяснил, что ему нужны часы.
Евреи закатили глаза, потом переглянулись, обменялись короткими фразами, и один из них, скомкав щеки и губы в подобие улыбки, полез во внутренний карман своего синего сюртука. Он долго шарил у себя за пазухой, наконец извлек часы в пожелтевшем серебряном корпусе, таща за ними тяжелую, длинную цепь с брелоками.
– То бендже бардзо ладно, – протянул он Лихунову часы, отстегнул цепочку. Константин Николаевич взглянул на потертый корпус с исцарапанным стеклом, вспомнил свои дорогие, надежные часы и, проглотив обиду на самого себя, сухо спросил:
– Сколько стоит?
– Та не бардзо напевно, не бардзо, – зашлепал мокрыми губами торговец. – Только сто рублей.
– Сколько? – удивился Лихунов.
– Сто, пан, сто, – закланялся еврей.
– Да это же грабеж, Панове! – строго сказал Лихунов. – Ведь они и двадцати не стоят, какие же сто?
Торговец улыбнулся:
– Пану офицеру нужны часы? Да? Я продаю ему часы? Да? Что еще нужно пану? – Он молча оттопырил лацкан сюртука, выудил оттуда цепочку и неторопливо пристегнул ее к часам. – Я думал, пан хце покупить.
Подросток, стоявший до этого молча, – на вид ему было лет пятнадцать, не больше, – робко заговорил по-русски:
– Господин офицер, у нас дома есть часы. Пойдемте со мной, это недолго.
Лихунов взглянул на мальчика, приличный пиджак которого, аккуратно приглаженные волосы и даже некоторое подобие галстука из черной ленты говорили о том, что с мешком он появился на улице случайно.
– Мы недорого продадим, – добавил он робко.
Старый еврей щелкнул языком:
– Ви подумайте! А я, наверно, продавал дорого! Сказать кому!
Лихунов схватился за рукоять шашки, с перекошенным злобой лицом шагнул к старику, оказавшись совсем рядом с ним.
– Ну ты, мошна с клопами! – сказал он дрожащим от гнева голосом и немного выдвинул шашку из ножен.
Старьевщики поняли, что Лихунов не шутит, и, придерживая полы длинных сюртуков, бросились бежать. И старик кричал, не останавливаясь:
– Ха, мошна с клопами! У тебя у самого с клопами! Официр, а часов не имеет!
Лихунов, помогая мальчику нести мешок, насупленный, недовольный собой, шел рядом с подростком, который, с уважением поглядывая на капитана, говорил: